ему эпарха и, когда удостоверился, что так все и было, осудил его, сместил с должности, излил на него немало гнева, а прелюбодея велел предать [18] закону. Однако всем этим он хотел подольститься к народу и как бы покупал его расположение.
20. А вот против веры безумствовал он ужасно, так что почитал дурным даже поминать имя Божие. Так, клятвенно скрепляя тридцатилетний мир с гуннами, именуемыми болгарами, и заключая мирные соглашения[69], когда должен был их подтвердить и упрочить, ни одной из наших клятв он не воспользовался, не призвал в ручатели и свидетели дел и слов ни Бога, ни силы небесные, ни Матерь христову и Божию во плоти, но, словно варварская душа, не знающая богопочитания, призвал в свидетели собак и тех, кому приносят жертвы не ведающие закона племена, и даже отрезал и не побрезговал взять в рот в подтверждение договора то, чем они нажираются[70]. И доверил он им христианскую веру, в которую предстояло им, как и положено, перейти с нашей помощью[71]. И за то, что, по словам Господа, метал он бисер веры перед свиньями[72] и влагал его им в уста, заслуживает отвращения сей нечестивец. А за то, что властитель ромейского царства и государства во всенародном театре[73] при стечении множества верных и неверных позволял посвящать себя в их обряды и таинства, достоин он вечного червя и адского пламени. И где только ни находил он людей, блюдущих истинное учение, истязал их жестоко и страшно. Кроме того, он сколачивал и собирал отряды и полки единоверцев, держал их при себе и осыпал милостями. Был в их числе и Иоанн Грамматик, человек ничему доброму не обученный. Этим-то людям и велел Лев написать сочинение, провозглашавшее дерзкую и мерзкую веру, а потом двинулся в поход на божественные иконы. Вдохновлял же, раздувал его пыл и как бы возносил ввысь (легок был умом царь и ни в чем разумом не руководствовался) начальник святого воинства и дворцового клира. Издавна подстерегал он Льва, словно из засады, как Протея мечтал поймать его, и когда как-то в церкви во всеуслышание провозглашали божественные слова: «Итак, кому уподобите вы Бога? И какое подобие найдете ему? Идола отливает художник, а золотильщик покрывает его золотом»[74], — он потихоньку подошел и, выступив вперед, сказал: «Разумей, царь, что говорит святое речение, да не раскаешься ты в начинаниях своих. Выбрось прочь образы, лишь по видимости святые, держись веры тех, кто их не почитает». Речи эти неразумные, как я уже говорил, разгорячили царя, возгорелся он своей несчастной душой и на благочестивых обрушил все свое безумие, а нечестивых обрек на справедливый гнев Божий. Он вызвал указами из других стран всех архиереев, соблазнял их, дабы сделать послушными своей воле, не допустил до патриарха и многим уготовил прекрасное мученичество, из-за того что не повиновались ему[75].
21. Бог же, чей нрав не суров, а великодушен, лишь сверкал мечом, но не разил им. И постигали их то мор, то засуха, то солнечный жар, то землетрясение, то извержение, то сверкание пламени в небе, то гражданские войны — из бед самая страшнейшая.
Но нельзя было сдержать душу, словно вепрь с кручи летящую. И потому поздно, но направил Бог смертоносный меч, дабы клином вышибить клин и злом исцелить зло. А мечом этим стал Михаил, пребывавший тогда в должности начальника федератов, тот самый, что обвинен был в оскорблении [19] царского величества[76], но великими трудами и стараниями сумел себя обелить. Но, словно жертва после заклания[77], в скором времени обнаружил он то, что всегда держал за зубами. Болтлив и дерзок был язык Михаила, и без устали трубил он о зверском нраве Льва, поскольку и вырос вместе с ним, и собственной храбростью наслаждался. А Лев (даже одному глупцу не может царь позволить взять верх, если, конечно, умеет держать. в узде не только мужей, но и собственный гнев) посадил своих людей в засаду, чтобы подслушали и через посредника передали ему слова Михаила. Ведь он опасался грядущего и не стерлись в его душе слова филомилийского прорицания, возвестившего, что после Льва провозглашен будет Михаил. Был среди этих соглядатаев и Эксавулий, муж искусный в познании людского нрава. Но не иссякала со временем ни болтовня, ни злопыхательство Михаила, напротив, как река в половодье выносит на берег ил и грязь, так и он грозил Льву страшной гибелью и всем, что порождали его злоба и мерзость. Об этом донесли царю, и схвачен был Михаил в тот же день. В конце концов обвинители привели доказательства, и он был уличен как покушающийся на захват власти. Случилось же это накануне дня сошествия в мир и воплощения Христа, слова и Бога нашего[78]. Вина его полностью подтвердилась (сам царь вел расследование в Асикритии[79]), бежать преступники не смогли, и приговаривается он к смертной казни, причем не к простой, а такой, где зрителем и исполнителем был бы сам царь; то ли осилило Льва чувство гнева, то ли радостью наполняла жестокость, но должны были бросить Михаила в печь царской бани на съедение жестокому пламени. Так было постановлено, и отправился царь посмотреть на сие действо. Однако его супруга (Феодосия, дочь Арсавира) прибежала неприбранная, в чем была, словно распаленная вакховым неистовством, отговорила мужа, остановила его, обозвала злодеем и богопротивным, который не стыдится даже дня, когда причащается тела господня. Робея перед злом, опасаясь Божия гнева, пошел Лев на попятный, даровал Михаилу спасение, при этом поручил сторожить его папию, но ключи от ножных кандалов счел нужным хранить при себе. Однако жене своей он пригрозил: «Сегодня ты освободила меня от греха. Но и ты, жена, и вы, дети, семени моего порождение, вскоре увидите, что из этого выйдет». Этими словами он предвосхитил и предсказал будущее.
22. Жил в его душе страх из-за одного прорицания, будто рухнет все его счастье и царство в день воплощения Христа и Бога нашего. Прорицание же это было сивиллино[80] и содержалось в одной книге, хранившейся в царской библиотеке, и находились в этой книге не одни оракулы, но и изображения и фигуры грядущих царей. Был изображен там и лев и начертана буква хи, от хребта до брюха его. А позади — некий муж, с налету наносящий смертельный удар зверю через хи. Многим показывал Лев книгу и просил разъяснений, но один лишь исполнявший тогда квесторскую должность растолковал прорицание, что де царь по имени Лев будет предан губительной смерти в день рождества христова[81].
23. Наполняло Льва страхом и видение его матери. Сначала он не придал ее рассказу никакого значения, а теперь он грыз его душу. А виделось [20] ей, что когда является она в Божий Влахернский храм[82], то встречает ее дева, окруженная людьми в белоснежных одеждах, а храм полон крови. И велит дева одному из рядом стоящих наполнить кровью горшок и дать выпить ее матери Льва. Но та ссылается на многолетнее свое вдовство, из-за которого в рот не берет ни мяса, ни живности, отказывается принять горшок. «Как же, — гневно ответствовала дева, — твой сын непрерывно наполняет меня кровью и гневит этим моего сына и Бога». И не раз с тех пор молила она сына отступиться от иконоборческой ереси и повествовала о трагическом этом видении.
24. Но не меньше устрашало его и другое ночное видение. Слышалось ему, будто давно почивший славный патриарх Тарасий побуждает некоего человека, именем Михаила, напасть, смертельно ударить и сбросить его в бездонную пропасть. А к этому еще и слова монаха из Филомилия и одежды быстрая перемена[83]. Все это вместе заставляло его трепетать от страха, волноваться душой, а о ночном сне он и думать забыл. Вот почему в середине ночи, рассудив скорее по-мудрому, нежели по-царски, он высадил дверь, ведущую в покои папия (велика была сила его рук!), и поспешил в его комнату. Когда же он туда явился, предстало перед ним зрелище, немало его поразившее. Осужденного он увидел удобно расположившимся на кровати папия, а папия застал лежащим на полу. Царь приложил руки к голове Михаила, желая узнать, спит тот сном беззаботным и сладким (который сопутствует счастливым людям) или же беспокойным и пугливым. Когда же он обнаружил, что сон его спокоен и нетревожен (даже касанием своим не разбудил его царь!), Лев пришел в еще больший гнев от такого неожиданного зрелища и ушел, грозя всякими страхами не только Михаилу, но и папию. Не укрылось это от людей папия, но один из стражников Михаила узнал царя по красным сапожкам
