фразы было подлинно бонфортовским, только слегка приспособленным к данным условиям.
– Прибереги свои речи для избирательной компании, – проворчал он. – Я просто спросил. – Он снова взял в руки список. – Ты уверен, что эти люди – именно то, что ты хотел бы?
Я протянул руку, и он передал мне список. Проклятье, да ведь ясно как день, что Император старался иносказательно, не нарушая конституционной морали, привести меня к мысли о том, что по его мнению Браун абсолютно не годился. Но клянусь самым лучшим антрацитом ада, у меня не было абсолютно никаких оснований перекраивать список, который в поте лица составляли Родж и Билл.
С другой стороны, ведь этот список был составлен не Бонфортом. Он представлял собой то, что по их мнению составил бы Бонфорт, будь он в здравом уме.
Мне вдруг очень захотелось попросить перерыва и осведомиться у Пенни, что она думает по поводу этого Брауна.
Затем я потянулся, взял со стола ручку и вычеркнул из списка фамилию Браун, вписав вместо нее «Де ла Торре» печатными буквами. Рисковать имитировать почерк Бонфорта я еще не решался. Император только и сказал:
– Вот теперь это выглядит как приличная команда. Удачи тебе, Джозеф.
Она тебе еще пригодится.
На этом аудиенция как таковая, закончилась. Я начал подумывать о том, что мне пора уносить ноги, но нельзя вот так просто уйти от короля: это одна из прерогатив, которые они сохранили. Он пожелал показать мне свою мастерскую и новую модель поезда. На мой взгляд, он как никто другой много сделал, чтобы возродить это древнее увлечение, хотя с моей точки зрения – это не занятие для взрослого человека. Но я конечно рассыпался в вежливых похвалах по адресу его нового игрушечного локомотива.
– Если бы не обстоятельства, – сказал он, вставая на четвереньки и заглядывая во внутренности игрушечного двигателя, – я бы мог стать отличным механиком, может быть даже главным, или машинистом. Но превратности высокого рождения не дали мне возможности заняться любимым делом.
– Вы что, серьезно думаете, что предпочли бы подобную работу своему нынешнему положению?
– Не знаю. То, чем я занимаюсь, тоже неплохо – все-таки король. Рабочий день недолог, а плата сравнительно хорошая – да и застрахован я вполне удовлетворительно, если не принимать во внимание возможность революции – а моя династия всегда была на них везучая. Но большая часть того, что я должен делать – скучно, с этим справился бы любой второсортный актер.
Он взглянул на меня.
– Я избавлю тебя от множества утомительных и скучных церемониальных обязанностей – по крайней мере старался раньше. Сам знаешь.
– Знаю и очень высоко ценю.
– Только однажды за очень длительное время мне представилась возможность сделать толчок в правильном направлении – по крайней мере я считаю его правильным. Быть королем вообще очень странное занятие, Джозеф. Никогда не соглашайся на это.
– Боюсь, что уже поздновато, даже если бы я захотел.
Он что-то поправил в игрушке.
– Подлинное мое предназначение – это не дать тебе сойти с ума.
– Что?
– А что такого? Ситуационный психоз – профессиональное заболевание глав государств. Мои предшественники по королевскому ремеслу, те, кто действительно правил, почти все были немножечко не того. А возьми к примеру хотя бы ваших американских президентов: их положение иногда требовало, чтобы их убивали еще во время первого срока. А вот мне не нужно ничем управлять: для этого у меня есть профессионалы вроде тебя. Но и ты не испытываешь гнетущего влияния власти: тебе или кому-нибудь еще в твоей шкуре можно тихонечко уйти, пока дело не приняло совсем уж плохой оборот – а в это время старый Император – он почти всегда – «старый», потому что мы восходим на трон тогда, когда прочие люди уходят на пенсию – Император всегда тут как тут, олицетворяя собой преемственность власти, символизируя собой государство, в то время как вы, профессионалы, заняты тем, что выбираете нового на место прежнего. – Он печально моргнул. – Моя работа, конечно, не такая уж увлекательная, но полезная.
Потом он еще немного порассказал о своих игрушечных поездах, и мы вернулись в кабинет. Я решил, что теперь-то уж он отпустит. Действительно, он сказал:
– Наверное, тебе пора снова браться за работу. Перелет был, наверное, довольно тяжелым?
– Да нет, не очень. Я все время работал.
– Так я и думал. Кстати, кто вы такой?
Потрясения бывают разные – полисмен внезапно хлопает вас сзади по плечу, вы делаете шаг по лестнице, а следующей ступеньки нет, ночью вы вываливаетесь из кровати во сне, муж вашей любовницы внезапно возвращается домой – я бы предпочел сейчас испытать любые из этих потрясений в любой комбинации, только бы не слышать этого простейшего вопроса. Я изо всех сил постарался сделаться еще более похожим на Бонфорта.
– Сир?
– Да перестаньте, – нетерпеливо отмахнулся он, – сами понимаете, что моя работа предоставляет мне и кое-какие привилегии. Просто скажите мне правду. Я уже примерно час назад догадался, что вы не Джозеф Бонфорт – хотя вы могли бы провести и его собственную мать – у вас даже жесты точь-в-точь как у него. Но кто же вы такой?
– Меня зовут Лоуренс Смайт, Ваше Величество, – понуро ответил я.
– Не теряйте присутствия духа, милейший. Если бы я захотел, то мог бы позвать стражу давным- давно. Вас случайно послали не для того, чтобы убить меня?
– Нет, сир. Я ваш верноподданный.
– Странная манера выражать преданность своему монарху. Ну хорошо, налейте себе еще, садитесь и все мне расскажите.
И я рассказал ему все, абсолютно все, до самой последней подробности.
На это ушло значительно больше одного стакана, и в конце рассказа я чувствовал себя значительно лучше. Он страшно рассердился, когда я рассказал ему о похищении, но когда я описал ему, что похитители сделали с сознанием Бонфорта, гневу его не было предела, он разъярился так, что даже лицо его потемнело.
Наконец он тихо спросил:
– Так значит он все-таки придет в себя через несколько дней?
– Так утверждает доктор Кэнек.
– Не давайте ему работать, пока он не выздоровеет полностью. Это просто бесценный человек. Да вы и сами прекрасно это знаете. Он один стоит шести таких, как вы и я вместе взятые, так что продолжайте свою игру до тех пор, пока он не поправится. Он нужен Империи.
– Да, сир.
– Перестаньте вы твердить «сир» да «сир». Раз уж вы замещаете его, так называйте меня просто «Виллем», как он. А знаете, как я раскусил вас?
– Нет, си… нет, Виллем.
– Он звал меня Виллем уже лет двадцать. Мне сразу показалось странным, что он перестал называть меня по имени в личной беседе, хотя бы даже и по официальному делу. Но тогда я еще ничего не заподозрил. Но хотя ваша игра и была совершенной, она навела меня на кое-какие мысли. А когда мы пошли смотреть мои поезда, я убедился окончательно, что передо мной другой человек.
– Прошу прощения. Но почему?
– А потому что вы были вежливы, друг мой! Я и раньше имел обыкновение показывать ему свои игрушки – и он всегда становился просто груб, считая это совершенно непотребным времяпровождением для взрослого человека. Это всегда превращалось в целое маленькое представление, от которого мы оба получали большое удовольствие.
– О! Я не знал этого.
– Откуда вам знать?
Тогда я еще подумал, что должен был знать, если бы не это проклятое полупустое фэрли-досье… И
