же ему платили за то, что он не работал... это было весьма кстати, поскольку он полагал, что пыль, поднятая при вспашке, портит красоту здешних мест.
Правительственной субсидии хватало, чтобы возвращать залог, пенсия составляла приличную сумму, и он нашел человека, который согласился обслуживать ферму – не выращивать на ней урожай, а кормить цыплят, доить одну-двух коров, возделывать огород и небольшой сад, чинить заборы... а жена работника тем временем помогала по хозяйству жене Дэвида. А для себя Дэвид приобрел гамак.
Бывший офицер не был суровым хозяином. Он подозревал, что коровы жаждут просыпаться в пять утра не более, чем он сам, и решил завести новый распорядок.
Оказалось, что коровы вовсе не настаивают на раннем пробуждении. Просто их следовало доить дважды в день – так уж устроены эти животные. И им было безразлично, в пять или девять утра проводится первая дойка – если только про нее не забыли.
Однако выдержать характер не удалось: наемный работник Дэвида не мог избавиться от своей беспокойной привычки – склонности к работе. Для него новое время дойки было сродни греху. Тогда Дэвид предоставил ему свободу действий, и работник вместе с коровами возвратились к своим привычкам.
Что же касается Дэйва, то он повесил гамак между двумя густыми деревьями и поставил возле него столик с охлажденным питьем. Вставал он по утрам, когда проснется – в девять или в десять – завтракал и медленно брел к гамаку – передохнуть перед ленчем. Труд его ограничивался снятием денег с текущего счета и подведением баланса в расходной книге жены. Он перестал носить ботинки.
Теперь он не читал газет и не слушал радио, полагая, что его не забудут известить, если начнется новая война... И таковая разразилась как раз тогда, когда он только что начал вести подобный образ жизни. Однако в отставных адмиралах флот не нуждался. Дэйв не обратил на войну особого внимания – не хотелось расстраиваться. Вместо этого он прочел все книги о древней Греции, которые нашел в библиотеке штата или купил. Чтение успокаивало, приносило желание знать все больше и больше.
Каждый год в День флота он надевал парадную адмиральскую форму со всеми медалями – начиная от золотой, полученной в училище, и кончая той, что ему дали за храбрость в бою, той, что сделала его адмиралом, – и работник отвозил его в центр графства, где Дэйв выступал на заседании торговой палаты с речью на патриотическую тему. Айра, я не знаю, зачем он это делал. Быть может, он считал, что положение обязывает, или же у него просто такое было чувство юмора. Но его приглашали каждый год, и он никогда не отказывался. Соседи гордились им – в нем воплощалось Все, Чего Способен Достичь Наш Парень, – такой же, как все, живущий, как остальные. Его успех делал честь всем соседям. Им нравилось, что он остался таким, каким был – свой в доску – и если кто-то и замечал, что Дэвид ничего не делает, то не обращал внимания.
Я только поверхностно ознакомил тебя, Айра, с карьерой Дэйва – незачем вдаваться в подробности. Я не упомянул про автопилот, который он изобрел и разработал, когда перешел на соответствующую должность; о том, как он кардинально перестроил работу экипажа на борту летающей лодки, придумав, как меньшими усилиями добиться наилучшего результата. Командиру экипажа оставалось только проявлять бдительность, а когда это не требовалось, он мог и вовсе храпеть, припав к плечу второго пилота. Оказавшись начальником службы совершенствования патрульных самолетов флота, Дэвид внес изменения в приборы и пульты управления.
Сделаем вывод: не думаю, что Дэйв считал себя 'экспертом в области эффективности', однако он упрощал всякое дело, которым ему приходилось заниматься, и каждому его преемнику приходилось работать меньше, чем его же предшественнику.
Но обычно последователю приходилось вновь реорганизовывать дело – чтобы иметь в три раза больший объем работы, но и в три раза больше подчиненных... сей факт тоже своеобразно характеризует чудаковатость Дэйва. Некоторые люди – муравьи по натуре, они не могут не трудиться, даже если работа бесполезна. Талантом созидательной лени наделены немногие.
Так кончается повесть о человеке, который был слишком ленив, чтобы ошибаться. Оставим его там, в тени, в гамаке. Насколько мне известно, он и теперь там.
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ: III
ДОМАШНИЕ НЕУРЯДИЦЫ
– После двух-то тысяч лет, Лазарус?
– А почему бы и нет, Айра? Дэйв был мне почти что ровесник. А я-то жив. – Да, но... Разве Дэвид Лэм принадлежал к Семьям? Или он был внесен в реестр под другой фамилией? Лэмов в списках не значится.
– Я его не спрашивал, Айра. А он и не говорил. В те дни члены Семьи держали этот факт при себе. А может быть, он и сам не знал. Ведь Дэйв оставил дом неожиданно. В те времена юнцам не говорили об этом, пока парень или девица не достигали брачного возраста. Значит, восемнадцати у мальчишек и шестнадцати для девушек. Помню свое собственное потрясение, а я узнал об этом незадолго до того, как мне исполнилось восемнадцать. От дедуси – потому что я намеревался натворить глупостей. Самое странное, сынок, в той животинке, которая называется человеком, это то, что мозг взрослеет гораздо медленнее, чем тело. Мне было семнадцать, я был молод и брыклив и подобрал себе самую неподходящую пару. Дедуся отвел меня за амбар и убедил меня в моей ошибке.
'Вуди, – сказал он, – никто не собирается мешать тебе бежать с этой девицей'. Воинственным тоном я объявил, что мне в этом никто помешать и не сможет, потому что, оказавшись за границей штата, я могу провернуть все дело без согласия родителей.
'Об этом я тебе и говорю, – сказал дед. – Тебя никто не остановит. Но и помогать тоже не будет. Ни твои родители, ни другой дед с бабкой, ни я. Мы даже не поможем тебе оплатить брачные расходы, не говоря уж о том, чтобы поддерживать твою семью материально. Не то что доллара, Вуди, дайма тощего не получишь. А если не веришь мне, спроси у остальных'. Я угрюмо ответил, что никакой помощи мне не нужно.
Кустистые дедусины брови словно подпрыгнули. 'Ну-ну, – проговорил он.
– Или это она собирается поддерживать тебя? Ты не заглядывал в раздел 'Помогите' во вчерашней газете? Если нет – попробуй-ка глянь. Только на финансовую часть... одного раза хватит. – И добавил: – О, конечно, ты можешь отыскать работу, будешь веники разносить по домам. А что – свежий воздух, физическая нагрузка, возможность продемонстрировать обаяние – которого у тебя, кстати, немного. Только не вздумай продавать пылесосы – их никто не берет'. Айра, я не знал, о чем он говорит. Это был январь 1930-го. Тебе что-нибудь говорит эта дата?
– Боюсь, что нет, Лазарус. Невзирая на долгое изучение истории Семей, все ранние даты мне приходится переводить на стандартный галактический календарь – чтобы ощутить их.
– Не знаю, Айра, помянута ли эта дата в семейных анналах. Страна... да вся планета, погрузилась тогда в экономическую флюктуацию. Тогда их называли депрессиями. Работы не было – во всяком случае для лопоухих юнцов, толком ничего не умеющих. Дедуся вовремя понял это, он уже побывал в нескольких подобных переделках. Но он-то побывал, а я... Мне-то казалось, что я схвачу мир за хвост и переброшу через плечо. Я не знал, что недавно окончившие курс поверенные адвокаты развозят молоко в фургонах. А бывшие миллионеры бросаются из окон. Я не мог этого заметить – потому что чересчур увлекался тогда девицами.
– Старейший, я читал об экономических депрессиях, но так и не понял, чем они вызывались.
Лазарус Лонг поцокал языком.
– И ты распоряжаешься целой планетой?
– Быть может, я не заслужил такого поста, – признал я.
– Не будь таким скромником. Выдам тебе тайну: в те времена никто не представлял, отчего они
