Он не захотел надевать, но я заупрямился и сказал, что он хочет меня одурачить – поставить в такое положение, когда я вынужден буду, чтобы отпереть свою собственность, отправить за ним, и тогда он сдерет с меня, сколько сочтет нужным. Я потребовал свои деньги назад и хотел разорвать счет. Он сдался и надел пояс. Ему с трудом удалось стянуть его на животе – все-таки он был пошире девицы. Я сказал: 'А теперь повтори по буквам', – и склонился над замком. Он сказал: 'ЭСТРЕЛЛИТА', – я набрал ГАДИСВИНЬЯ, а потом потуже свел концы пояса и раскрутил диски.
'Хорошо, – сказал я. – Получилось. Теперь повтори снова'. Он повторил, и я аккуратно набрал ЭСТРЕЛЛИТА. Замок, естественно, не открылся. Я предположил, что в первый раз он продиктовал мне имя с одним 'Л' и двумя 'Т'. Новый вариант оказался тоже безрезультатным.
Он разыскал зеркало и попробовал открыть сам. Без успеха. Я сказал, что, вероятно, замок заклинило, велел ему втянуть живот, и мы стали дергать пояс. К этому времени он весь взмок.
Наконец я сказал: 'Вот что, торговец, я дарю тебе этот пояс. Сам бы я, конечно, предпочел бы ему амбарный замок. Ступай к слесарю – или нет, в такой сбруе на улице не покажешься. Скажи мне, где отыскать его, я пришлю его сюда и заплачу за услуги. Так, по-моему, будет честно. Мне некогда здесь болтаться – у меня сегодня обед в Бьюлаленде. А где их одежда? Верный, прихвати барахло, а вместе с ним и ребят.'
С этим я и отправился прочь, а торговец все тарахтел, чтобы я поторопил слесаря.
Мы вышли из палатки, верный подозвал такси, и мы все погрузились в него. Я не стал разыскивать слесаря и велел водителю катить прямо в космопорт. По пути мы остановились в какой-то лавчонке, и я купил ребятам одежду: ему кое-какие тряпки, ей нечто вроде балтийского саронга, в каком была вчера Гамадриада. Думаю, у ребят еще не бывало настоящего платья. Ботинки я не сумел на них напялить, пришлось купить сандалии – но Эстреллиту все равно пришлось оттаскивать от зеркала, так она охорашивалась и восхищалась собой.
Я загнал детей в такси и сказал верному: 'Видишь тот переулок? Если я отвернусь, а ты побежишь туда, я не смогу поймать тебя, поскольку вынужден присматривать за этой парочкой'.
Тут, Минерва, я столкнулся со штуковиной, которой не понимаю и понять никогда не смогу: с психологией раба. Верный меня не понял, а когда я все повторил по буквам, пришел в недоумение. Чем же он не угодил мне? Или я хочу, чтобы он умер с голоду?
Я сдался. Мы высадили его у конторы 'Найми слугу'. Я получил назад свой залог, щедро отблагодарил верного за добрую службу и со своими рабами отправился в космопорт. Чтобы провести детей на корабль, мне пришлось оставить в таможне и весь залог, и почти все 'благословения', что у меня оставались, несмотря на то что документы, подтверждающие покупку, были в полном порядке.
Проведя ребят на корабль, я сразу же поставил их па колени, возложил руки на головы и отпустил на свободу. Они явно не поверили, пришлось объяснить, 'Ну же, вы теперь свободны. Поняли? Вы свободны! Теперь вы не рабы. Сейчас я подпишу ваши вольные, и вы можете отправиться с ними в епархиальную контору и зарегистрировать их. Или можете выспаться здесь и поесть, а завтра утром я отдам вам все 'благословения', которые у меня останутся к моменту отлета корабля. Ну а если и это не подойдет, можете оставаться, я отвезу вас на Валгаллу. Планета чудесная, впрочем, попрохладнее этой, но там нет рабства'.
Минерва, едва ли Ллита – или Йита, как ее обычно звали – со своим братцем Джо – Джоси, или Джози – поняли, что где-то может не быть рабства. Это совершенно не укладывалось в их головах. Но они знали понаслышке, что такое космический корабль, и перспектива куда-то отправиться на нем потрясла их – они не упустили бы подобной возможности, даже если бы я сообщил, что их ждет повешение. К тому же, они по-прежнему видели во мне своего господина и свободы еще не осознали. Наверное, здесь отпускали на свободу лишь старых верных рабов, которых не снимали при этом с довольствия и, вероятно, даже платили какие-то крохи.
Но путешествовать... пока они совершили только одно путешествие – из северной епархии в столицу, на невольничий рынок.
На следующее утро возникли крохотные неприятности: некий Симон Легри, обладатель лицензии работорговца, подал на меня жалобу, обвиняя в нанесении телесных повреждений, жестоком обращении и разнообразных издевательствах и унижениях. Я усадил 'фараона' в гостиной, позвал Ллиту, велел снять новое платье и продемонстрировать полисмену ссадины. Показывая счет от работорговца, я оставил на столе сотенный банкнот... случайно вышло.
'Фараон' отмахнулся от счета, заявив, что по этому поводу жалоб не поступало, и сказал, что намеревается передать доброму человеку Легри, что, по счастью, обвинение в торговле подпорченным товаром ему не предъявлено... но по трезвом размышлении решил все же, что проще будет, если окажется, что он просто не сумел разыскать меня. Сотня 'благословений' исчезла, а вместе с нею и 'фараон', после полудня их примеру последовали и мы.
Но, Минерва, торговец все-таки надул меня: оказалось, что Ллита абсолютно не умеет готовить.
* * *
С Благословенной на Валгаллу дорога длинна и трудна, поэтому судовладелец Шеффилд был рад компании.
В первую ночь путешествия случилось недоразумение, вызванное тем, что произошло в предыдущий вечер внизу на планете. На корабле была каюта капитана и две пассажирских. Так как капитан обычно управлялся самостоятельно, он использовал пустующие помещения для хранения мелкого груза, и к приему людей они не были готовы. И в первую ночь, проведенную еще на планете, капитан разместил свою вольноотпущенницу в своей каюте, а сам вместе с ее братом заночевал на раскладушках в раздевалке.
На следующий день капитан Шеффилд отпер каюты, подключил к ним питание и заставил молодых людей освободить их и перенести весь хлам в кладовую, а потом велел размещаться и, занявшись грузом и предстартовыми взятками, забыл о своих невольниках. Потом пришлось приглядывать за компьютером, уводившим корабль из этой планетной системы. Поздней ночью по корабельному времени он перевел корабль в n-пространство и смог наконец отдохнуть.
Капитан направился в свою каюту, размышляя, то ли сперва принять душ, то ли поесть, то ли не делать ни того, ни другого.
Эстреллита лежала в его постели – сна ни в одном глазу – и ждала.
– Ллита, что ты тут делаешь? – спросил он.
И та объяснила на откровенном невольничьем линго, что именно она делает здесь: ожидает его, поскольку они с братом решили, что милорд судовладелец Шеффилд потребует от нее именно этого.
Потом добавила, что не боится и готова на все.
Первой части заявления вполне можно било поверить, вторая же казалась наглой ложью; капитану Шеффилду уже приходилось видеть испуганных девственниц – не так часто, но все же случалось.
Он проигнорировал ее слова.
– Брысь из моей постели, наглая девка! – велел он. – И чтобы твоя задница сию же минуту была в твоей койке.
Вольноотпущенница сперва испугалась и не поверила, а потом надулась и обиделась, наконец заревела. Недавний страх перед Неизвестным утонул в еще худшей эмоции; ее крошечное 'эго' было унижено отказом от ее услуги, которую она должна была оказать и полагала, что сам капитан хочет этого. Она рыдала и вытирала слезы подушкой.
Женские слезы всегда оказывали на капитана Шеффилда весьма сильное возбуждающее действие, и он отреагировал немедленно: схватив девицу за ногу, извлек ее из своей постели, вытолкал из каюты, впихнул в ее собственные апартаменты и запер. А потом вернулся к себе, захлопнул дверь, принял снотворное и уснул.
