приверженцев. Значение ее заключалось не в том, что в ней говорится, а в том, как. Ее номера мне приходилось видеть даже во дворце.
Познакомился я немного также с нашим подземным штабом в Новом Иерусалиме. Сам универмаг принадлежал нашему человеку и был очень важным средством сообщения с внешним миром. Полки магазина кормили и одевали нас, через систему связи универмага мы не только сообщались с другими частями города, но и могли иногда организовывать международную связь, если нам удавалось зашифровать послание так, чтобы оно не вызвало подозрения у цензуры. Грузовики универмага помогали перевозить людей. Я узнал, что именно так начала свой пусть в Мексику Юдифь, — в ящике, на котором было написано «резиновая обувь». Коммерческие операции магазина служили хорошим прикрытием для наших широких связей.
Успешная революция — огромное дело, нельзя забывать об этом. В современном сложном индустриальном обществе кучка заговорщиков, которые шепчутся за углом и собираются при свече на покинутых руинах, не сделает революции. Революции нужны множество людей, запасы современной техники и современного оружия. И чтобы управлять всем этим, необходимы конспирация, преданность делу и тщательно продуманная организация.
Я работал, но, пока не получил назначения, у меня оставалось много свободного времени. Нашлось время и заглянуть в библиотеку; я прочитал и про Томаса Пейна и про Патрика Генри [Генри Патрик (1736 -1799) — американский общественный деятель, идеолог и активный участник войны за независимость Северной Америки], и про Томаса Джефферсона [Джефферсон Томас (1743-1826) — американский просветитель, идеолог войны Северной Америки за независимость, президент США в 1801-1809 гг.; автор Декларации Независимости США], и про других. Для меня открылся новый мир. Сначала мне было даже трудно поверить в то, что я прочел. Я думаю: из всего, что полицейское государство делает со своими гражданами, самое пагубное и непростительное — это искажение исторического прошлого.
Например, я узнал: оказывается, перед приходом первого Пророка Соединенные Штаты управлялись не шайкой сатаны. Я не хочу сказать, будто их государство было раем из проповедей, но оно не было и тем, чему меня учили в школе. Впервые в жизни я читал книги, непрошедшие цензуру Пророка, и они потрясли меня. Иногда я даже невольно оборачивался, боясь самого себя, ожидая, что кто-то обязательно должен следить за мной, смотреть мне через плечо.
Голова моя была забита новыми идеями, каждая из которых была интереснее предыдущей. Я узнал, что межпланетные путешествия, почти миф в мое время, прекратились не потому, что Первый Пророк запретил их, как противные господу; они прекратились потому, что правительство Пророка привело страну в упадок и не смогло их финансировать. Я узнал даже, что «безмозглые» (я использовал мысленно привычное слово для определения иностранцев) посылали в космос корабли и люди уже покорили Марс и Венеру.
Я был так этим взволнован, что даже забыл о нашем положении. Если бы меня не выбрали в ангелы господа, я, наверное, стал бы работать в области ракетостроения. Я любил такие вещи, которые требовали быстрых рефлексов, совмещенных со знанием математики и механики. Может быть, со временем Соединенные Штаты снова будут иметь космические корабли. Может быть, я…
Но эта мысль была заглушена сотнями других. Например, иностранными газетами. Я даже и не подозревал раньше, что «безмозглые» умеют читать и писать. Лондонская «Таймс» оказалась увлекательнейшей газетой. До меня понемногу дошло, что англичане не едят человеческого мяса и даже, может быть, никогда и не ели. Оказалось, они очень похожи на нас, если не считать, что им было до безобразия много разрешено; я даже видел письма читателей, в которых они осмеливались критиковать правительство. Больше того, в той же газете было напечатано письмо, в котором местный епископ укорял своих прихожан за то, что они редко ходят в церковь. Я не могу даже сказать, какое из писем потрясло меня больше. Однако не было никакого сомнения: письма эти указывали, что в Англии воцарилась полная анархия.
Мастер Питер сообщил мне, что управление психологии не пропустило меня в убийцы. С одной стороны, я почувствовал громадное облегчение. С другой — глубоко оскорбился. Чем же я им не подошел? Почему мне не доверяют. Я ощутил унижение.
— Не переживай, — сухо сказал ван Эйк. — Они ввели в компьютер твои данные и проиграли на нем ситуацию, в которой ты должен выполнить задание. И обнаружили, что все шансы за то, что тебя поймают в первый же раз. А мы не хотим, чтобы наши люди погибали так быстро.
— А что же теперь?
— Я тебя отправляю в Главный штаб.
— Главный штаб? А где это?
— Узнаешь, когда попадешь туда. А сейчас направляйся к метаморфисту.
Доктор Мюллер был специалист по пластическим операциям. Я спросил его, что он будет со мной делать.
— Не знаю, пока не выясню, что вы собой представляете.
Он меня всего обмерил вдоль и поперек, записал голос, проанализировал походку и проверил все мои психические данные.
— Теперь отыщем вам брата-близнеца.
Я наблюдал, как мою карточку сравнивали с десятками тысяч других, и принялся уже подозревать, что я — личность совершенно уникальная, не напоминающая никого на свете, когда почти сразу из аппарата выпало две карточки. А прежде чем машина закончила работу, на столе перед доктором лежало уже пять карт.
— Неплохой набор, — произнес доктор Мюллер, разглядывая их. — Один синтетический, два живых, один мертвец и одна женщина. Ну, женщину мы отложим в сторону, но запомним для себя, что на свете есть женщина, которую вы могли бы прилично имитировать.
— А что такое синтетический? — спросил я.
— Это личность, тщательно составленная из поддельных документов и придуманного происхождения. Сделать синтетического — задача сложная и рискованная, приходится вносить изменения в государственные архивы. Я не хотел бы пользоваться придуманной личностью, потому что тут не учтешь мелких деталей, которые могут оказаться жизненно важными. Я предпочел бы дать облик и данные живущего человека.
— А почему вы все-таки создаете синтетические личности?
— Иногда приходится. Например, надо срочно вывезти беглеца, и под рукой нет никого, чью личность мы могли бы ему передать. Поэтому у нас постоянно в запасе широкий выбор синтетиков. Посмотрим теперь, кто эти живые?
— Минутку, доктор, — перебил его я. — А почему вы сохраняете карточки умерших людей?
— А это те, кто формально считается живым. Когда кто-нибудь из наших умирает и представляется возможность скрыть это от властей, мы сохраняем его данные, чтобы ими мог воспользоваться наш агент. Да, вы поете?
— Неважно.
— Тогда этот отпадает. Он — баритон. Я могу многое в вас изменить, но не смогу научить вас профессионально петь. А не хотелось бы вам стать Адамом Ривсом, представителем текстильной компании?
— Вы думаете, я справлюсь?
— Разумеется. После того, как я с вами позанимаюсь.
Через две недели меня не узнала бы и родная мать. Да, думаю, и мать Ривса не отличила бы меня от своего сына. В течение второй недели я каждый день встречался с настоящим Ривсом. Пока мы с ним занимались, я к нему привык, и он мне даже понравился. Он оказался тихим, скромным человеком, которые не любил вылезать на передний план, и потому казался мне ниже ростом, хотя он был, конечно, такого же, как и я, роста, сложения и даже немного походил на меня лицом.
Немного — это было вначале. После небольшой операции уши мои несколько оттопырились. Нос Ривса был с горбинкой — кусочек воска, положенный мне под кожу на переносицу, придал горбинку и моему носу. Пришлось поставить коронки на несколько зубов, чтобы одинаковыми стали наши зубы. Это была единственная часть перевоплощения, против которой я возражал. Пришлось также просветлить мне кожу
