этого безошибочная эйдетическая память позволяла ему различать важные детали.
Однако даже для постороннего взгляда было очевидно: хромосомные карты Гамильтона и девушки содержали вдвое больше схем — по сорок восемь, если быть точным, — чем гаплоидные карты гамет под ними. Но пятая карта — предполагаемого отпрыска — снова содержала сорок восемь хромосом, по двадцать четыре от каждого из родителей.
Старательно скрывая проснувшийся в нем интерес, Гамильтон прошелся взглядом по картам.
— Выглядит интригующе, — безразличным тоном заметил он. — Только я, конечно, ничего в этом не смыслю.
— Буду рад вам объяснить.
— Не беспокойтесь — вряд ли стоит.
— Наверно, нет. — Мордан выключил экран. — Что ж, извините за беспокойство, Феликс. Возможно, мы еще поговорим в другой раз.
— Конечно, если вам будет угодно. — Гамильтон не без некоторого замешательства посмотрел на хозяина кабинета, но Мордан был все так же дружелюбен и столь же любезно улыбался. Несколько секунд спустя Феликс уже был в приемной. На прощание они с Арбитром обменялись рукопожатием — с той теплой формальностью, какая приличествует людям, обращающимся друг к другу по имени. И тем не менее Гамильтон ощущал смутную неудовлетворенность, словно их беседа закончилась преждевременно. Он отказался — но не объяснил причин своего отказа достаточно подробно…
Вернувшись к столу, Мордан снова включил экран. Он изучал карты, припоминая все, что ему о них говорили эксперты. Особенно привлекала его центральная.
Колокольчики сыграли музыкальную фразу, возвещая приход руководителя технического персонала.
— Входите, Марта, — не оборачиваясь, пригласил Арбитр.
— Уже, шеф, — отозвалась та.
— А… да, — Мордан наконец оторвался от созерцания карт и повернулся.
— Сигарета найдется, шеф?
— Угощайтесь.
Марта взяла сигарету из украшенной драгоценностями шкатулки на столе, закурила и устроилась поудобнее. Она была старше Мордана, в волосах ее отливала сталью седина, а темный лабораторный халат контрастировал с подчеркнутой элегантностью костюма, хотя характеру ее равно соответствовало и то и другое.
Внешний облик Марты вполне соответствовал ее компетентности и уму.
— Гамильтон двести сорок три только что ушел?
— Да.
— Когда мы приступим?
— М-м-м… После дождичка в четверг.
— Так плохо? — брови ее взметнулись.
— Боюсь, что да. По крайней мере, так он сказал. Я корректно выдворил его, прежде чем он успел наговорить вещи, от которых ему позже неудобно было бы попятиться назад.
— Почему он отказался? Он влюблен?
— Нет.
— Тогда в чем же дело? — Марта встала, подошла к экрану и уставилась на карту Гамильтона, словно надеясь найти там ответ.
— М-м-м… Он задал вопрос, на который я должен правильно ответить, в противном случае он действительно не станет сотрудничать.
— Да? И что это за вопрос?
— Я задам его вам, Марта. В чем смысл жизни?
— Что?! Дурацкий вопрос!
— В его устах он не звучал по-дурацки.
— Это вопрос психопата — лишенный и смысла, и ответа.
— Я в этом не так уж уверен, Марта.
— Но… Ладно, не стану спорить, это — за пределами моего разумения. Но мне кажется, что «смысл» в данном случае — понятие чисто антропоморфное. Жизнь самодостаточна; она просто есть.
— Да, его подход антропоморфен. Что такое жизнь для людей вообще и почему он, Гамильтон, должен способствовать ее продолжению? Конечно, мне нечего было ему сказать. Он поймал меня. Решил разыграть из себя сфинкса. Вот нам и пришлось прерваться — до тех пор, пока я не разгадаю его загадку.
— Чушь! — Марта свирепо ткнула сигаретой в пепельницу. — Он что, думает, будто Клиника — арена для словесных игр? Мы не можем позволить человеку встать на пути улучшения расы. Он — не единственный собственник жизни, заключенной в его теле. Она принадлежит нам всем — расе. Да он же попросту дурак!
— Вы сами знаете, что это не так, Марта, — умиротворяюще произнес Мордан, указывая на карту.
— Да, — вынужденно согласилась она. — Гамильтон не дурак. И тем не менее, надо заставить его сотрудничать с нами. Ведь это ему не только не повредит, но даже ни в чем не помешает.
— Ну-ну, Марта… Не забывайте о крошечном препятствии в виде конституционного закона.
— Да знаю я, знаю. И всегда его придерживаюсь, но вовсе не обязана быть его рабой. Закон мудр, но этот случай — особый.
— Все случаи — особые.
Ничего не ответив, Марта вновь повернулась к экрану.
— Вот это да! — скорее про себя, чем обращаясь к собеседнику, проговорила она. — Какая карта! Какая прекрасная карта, шеф!
Глава 3
«В этом мы присягаем во имя Жизни Бессмертной…»
'Мы ручаемся собственной жизнью а священной честью:
— не уничтожать плодоносной жизни;
— неукоснительно хранить в тайне все, касающееся частной жизни наших клиентов и их зигот, что может быть доверено нам прямо или косвенно, благодаря технике нашего искусства;
— практиковать свое искусство лишь при полном согласии наших клиентов:
— более того, считать себя облеченными полным доверием опекунами зигот и детей наших клиентов и делать исключительно то, что по здравом размышлении сочтем соответствующим их интересам и грядущему благополучию;
— скрупулезно уважать законы и обычаи социальных групп, среди которых практикуем,
В этом мы присягаем во имя Жизни Бессмертной'.
Сладкий горох, вечерний первоцвет, крошечные уродливые плодовые мушки-дрозофилы — вот скромные инструменты, при помощи которых в XIX и XX веках монах Грегор Мендель и доктор древнего Колумбийского университета Морган открывали основополагающие законы генетики. Законы простые, но тонкие.
В ядре каждой клетки — человека или дрозофилы, горошины или скаковой лошади, неважно — есть группа нитевидных тел, именуемых хромосомами. Вдоль этих нитей расположено нечто уже совсем крохотное, — оно всего-навсего раз в десять больше крупных белковых молекул. Это гены, каждый из которых управляет каким-либо элементом структуры всего организма человека или животного, в котором
