— Знаю, — чуть слышно отозвался Феликс. — Но он не оставляет мне выбора.
— Может быть, его друзья вмешаются?
— Посмотрим.
Приятели буяна и в самом деле попытались его утихомирить. Один из них успокаивающим жестом прикрыл рукой кобуру задиры, но тот резко ее стряхнул, Он явно играл на публику — весь ресторан притих, посетители демонстративно не обращали внимания на происходящее, хотя это было не более чем позой, маскировавшей всеобщий интерес.
— Отвечайте! — потребовал буян.
— Отвечу, — спокойно произнес Гамильтон. — Вы перебрали и потому не в силах контролировать собственные слова. Друзья должны обезоружить вас и надеть на вас повязку. А не то какой-нибудь вспыльчивый джентльмен может не заметить, что ваши манеры нацежены из бутылки.
Позади буяна возникло какое-то движение и перешептывание, там явно совещались, не внять ли совету Гамильтона. Один из спутников снова попытался урезонить задиру, но тщетно.
— Это вы что, о моих манерах? Вы, ошибка планировщиков!
— Ваши манеры, — спокойно возразил Гамильтон, — столь же отвратительны, сколь и ваш язык.
Буян выхватил излучатель, рука его взметнулась, намереваясь, очевидно, полоснуть лучом вниз.
Ужасающий гром кольта сорок пятого калибра заставил всех вооруженных граждан вскочить в полной боевой готовности — излучатели в руках, глаза насторожены. Но готовиться было уже не к чему. Коротко и пронзительно засмеялась женщина. Смех ее разрядил общее напряжение; пожимая плечами, мужчины садились на свои места. Подчеркивая свое безразличие к тому, что делается вокруг, все вернулись к прерванной трапезе.
Противника Гамильтона поддерживали под руки двое приятелей. Выглядел он совершенно трезвым и крайне удивленным. Возле правого плеча в рубашке его зияла дыра, вокруг которой расплывалось красное пятно. Один из поддерживающих его людей помахал Гамильтону свободной рукой с открытой ладонью. Феликс тем же жестом принял капитуляцию. Потом кто-то задернул занавески противоположной ложи,
Со вздохом облегчения Гамильтон опустился на подушки.
— Вот так мы и теряем крабов, — заметил он. — Хотите еще, Клифф?
— Нет, спасибо, — отозвался Монро-Альфа. — Я предпочитаю пищу, которую едят ложками. Ненавижу перерывы во время обеда. Он мог убить вас.
— И оставить вас расплачиваться за обед. Такое крохоборство вам не к лицу, Клифф.
— Вы же знаете, что это не так, — раздосадованно возразил Монро-Альфа. — У меня слишком мало друзей, чтобы я мог позволить себе легко терять их в случайных ссорах. Надо было занять отдельный кабинет — я же предлагал.
Он дотронулся до кнопки под перилами, и шторы закрыли арку, отгородив их от общего зала. Гамильтон рассмеялся.
— Немного возбуждающего полезно для аппетита. В противоположной ложе человек, жестом признавший капитуляцию, яростно выговаривал раненому:
— Ты дурак! Неуклюжий идиот! Ты все испортил!
— Я ничего не мог поделать, — протестовал раненый. — После того, как он уступил право, мне оставалось только изображать пьяного и делать вид, будто я имел в виду другого, — он осторожно пощупал кровоточащее плечо. — Во имя Бога, чем это он меня прожег?
— Какая разница?
— Для вас — может, разницы и нет, а для меня есть. Я его разыщу.
— Уймись. Хватит и одной ошибки.
— Но я же думал, что он из наших. Думал, это входит в спектакль.
— Хм! Тебя бы предупредили.
Когда Монро-Альфа отправился на свидание, Гамильтону решительно нечего было делать. Столичная ночная жизнь предлагала человеку уйму способов избавиться от лишних кредитов, но все это ему давно опостылело. Он безуспешно попытался найти какое-нибудь оригинальное развлечение, но потом сдался и предоставил городу развлекать его по собственному усмотрению. Коридоры были, как всегда, переполнены, лифты битком набиты, Большая площадь под портом кишела народом. Куда это они все несутся? Что за спешка? И что они ожидают найти там, куда так стремятся?
Впрочем, присутствие некоторых людей в объяснениях не нуждалось. Немногочисленные пешеходы с повязками оказались здесь просто по делу. Так же объяснялось и присутствие здесь немногочисленных вооруженных граждан, носивших, в то же время повязки, утверждавшие их уникальный статус полицейских блюстителей, — они имели оружие, но при этом были неприкосновенны.
Однако остальные — вооруженные и разодетые мужчины со своими столь же кричаще разукрашенными женщинами, — почему они так суетились? Почему бы им со своими девицами не посидеть дома? Гамильтон сознавал, что, забавляясь наблюдениями над толпой, он и сам является ее частицей. И без всяких сомнений он не один занимал здесь такую позицию: более того, могло статься, что все остальные, устав от самих себя, собрались здесь, чтобы позабавиться, наблюдая безумства друг друга.
Некоторое время спустя он оказался последним посетителем маленького бара. Коллекция пустых рюмок возле его локтя выглядела впечатляюще.
— Герберт, — обратился он наконец к бармену, — почему вы держите эту забегаловку?
Владелец заведения перестал протирать стойку.
— Чтобы делать деньги.
— Хороший ответ, Герберт. Деньги и дети — какие еще могут быть цели в жизни? У меня слишком много одних и совсем нет других. Наливайте, Герберт. И давайте выпьем за ваших детей.
Герберт поставил на стойку две рюмки, но покачал головой.
— Лучше за что-нибудь другое. Детей у меня нет.
— Извините за бестактность. Тогда выпьем за детей, которых нет у меня.
Герберт наполнил рюмки — из двух разных бутылок.
— Что это вы там пьете? Дайте попробовать!
— Вам не понравится.
— Почему?
— Признаться, это просто подкрашенная вода.
— Вы пьете это под тост? Почему, Герберт?
— Вам не понять. Мои почки…
Гамильтон с удивлением уставился на бармена. Тот выглядел вполне здоровым.
— Вы и не догадались бы, верно? Да, я дикорожденный. Но у меня собственные волосы. И собственные зубы — в основном. Держу себя в форме. Не хуже любого. — Он выплеснул жидкость из своей рюмки и вновь наполнил ее — из той бутылки, откуда наливал Гамильтону. — Ладно! Один раз не повредит, — он поднял рюмку. — Долгой жизни!
— И детей, — механически добавил Гамильтон. Они выпили. Герберт вновь наполнил рюмки.
— Взять вот детей, — начал он, — каждый хочет, чтобы у его детей жизнь складывалась лучше, чем у него самого. Я женат вот уже четверть века. Мы с женой принадлежим к Первой Правде и не одобряем этих нынешних порядков. Но дети… Это мы решили уже давно. «Марта, — сказал я ей, — неважно, что подумают братья. Главное, — чтобы наши дети были такими же, как все здоровые люди». Она подумала, подумала — и согласилась. И тогда мы пошли в Совет евгеники…
Гамильтон тщетно пытался остановить эти излияния.
— Надо сказать, они были очень вежливы и любезны. Сначала они предложили нам хорошенько подумать. «Если вы прибегнете к генетическому отбору, — сказали они, — ваши дети не получат пособия дикорожденных». Как будто мы сами этого не знали. Да разве в деньгах дело? Нам хотелось, чтобы дети выросли красивыми, здоровыми и были умнее, чем мы. Мы стали настаивать, и тогда они составили на каждого из нас карту хромосом. Прошло недели две или три, пока они нас снова пригласили. «Ну, док, — спросил я, едва мы вошли, — что скажете? Что нам лучше выбрать?» «А вы уверены, что хотите это сделать? — говорит он. — Оба вы — хорошие и здоровые люди, и государство нуждается в таких, как вы.
