Разговор со слугами еще больше встревожил Брендона.
— И никто весь день не видел Лорел? — осторожно спросил он.
— Нет, сэр.
Затем Брендон рассказал об обнаруженном им в кладовой теле. Было видно, как побледнела Ханна и встревожился Томас.
— Как вы думаете, кто там мог быть? Могла это быть Лорел? — Брендон с трепетом ждал ответа.
— Эта дверь из числа тех, которые заклинило при землетрясении, — мрачно и как-то неохотно ответил Томас. — Мы вместе с Креймером пытались ее открыть, но она не поддалась, не сдвинулась с места. В доме было много дел, а на кухне достаточно еды, и мы оставили ее на потом. Звуков оттуда не доносилось, правда, вы знаете, какие там толстые стены и двери. Позднее, когда огонь начал надвигаться на Ноб-Хилл, мы стали готовиться покинуть дом. Где-то в середине ночи появились солдаты и сказали, чтобы мы все шли сюда. В то время супруги Чинг и их сын уже ушли.
Еще одна мысль все время изводила Брендона.
— Кто-нибудь видел тогда Тайка?
Ханна тихо плакала, но, справившись с собой, ответила:
— Сначала нет. Позже я видела его под ногами в кухне и попыталась прогнать, но он все бродил вокруг и ложился, скуля, около двери в кладовую, и я оставила его в покое…
При мысли, что это могло значить, экономка разрыдалась.
— Ох, бедная женщина! Бедная, дорогая женщина!
Волна черного отчаяния нахлынула на Брендона. Чем дольше они разговаривали, чем больше он укреплялся в мысли, что Лорел больше нет. Томас помог ему найти Креймера, дворецкий рассказал то же самое.
— Мне так жаль, сэр, — сказал он. — Как ужасно! Мы все время думали, что миссис с вами.
Несколько минут царила тишина. Затем дворецкий сказал:
— Мы решили, что поможем вам, если спасем кое-что из вашего имущества, и постарались сохранить самое ценное.
Несмотря на испытываемую им страшную боль, Брендон был тронут.
— Вы сумели спасти что-то из наших вещей?
Креймер печально кивнул.
— Ваши вещи в карете. Мы упаковали также и часть вещей миссис Прескотт. Даже вынесли часть продуктов. Но лучше бы мы сломали дверь, чтобы попасть в кладовую.
— Не вини себя, — хрипло сказал Брендон, чувствуя, что вот-вот опять разрыдается, и, не желая раскисать у них на глазах, пошел к стоящей рядом карете. Не обращая внимания на свои вещи, он открыл сумку Лорел. Глаза его увлажнились. Одежда все еще сохраняла приятный запах ее духов, присущее ей одной благоухание. Его пальцы гладили что-то мягкое и теплое — слуги взяли ее шубу. Вдруг взгляд поймал нечто более ценное. Сердце у него готово было выскочить из груди. На сиденье лежал портрет Лорел в пышных свадебных нарядах. Лавандовые глаза улыбались ему, сияя любовью и радостью. Единственная память о ее сверкающей красоте, единственное, что будет напоминать ему о Лорел! Это было как поворот ножа в кровоточащей ране. Крича от мучительной боли, Брендон бил кулаками об пол коляски, проклиная землетрясение, огонь и судьбу, которые украли ее у него навсегда.
В то время как Брендон проводил мучительную ночь в Парке Золотых Ворот, Лорел ждала, как ей казалось, бесконечно долго у парома. После мучительной езды через Сан-Франциско она провела целый день вместе с несколькими тысячами ожидающих. Очереди растягивались на кварталы и двигались гнетуще медленным шагом.
Большинство ожидавших возможности попасть на паром в Окленд вели себя спокойно. Те немногие, что создавали трудности, быстро приводились в чувство солдатами, поддерживающими порядок. Общее несчастье сблизило людей.
Лорел, убитая горем, смотрела вокруг себя словно сквозь туман. Первый шок от смерти Брендона несколько смягчился, и ему на смену пришло смирение. Она тихо плакала часами, охваченная болью и воспоминаниями, думая только о Брендоне. В течение нескольких лет весь ее мир вращался вокруг него. Даже два года в Бостоне, когда она считала его женихом Беки, она знала, по крайней мере, что он жив и она сможет увидеть его снова. В Мексике, когда его укусила змея, и он был так близок к смерти, она выходила его, вернула к жизни горячими молитвами и преданностью.
Но сейчас нет возможности возвратить его силой ее любви, и это было так мучительно больно, что казалось, она не вынесет и умрет. Каждое сладкое воспоминание, как пронизывающая стрела, заставляло еще больше кровоточить ее сердце.
Вспоминая ночь перед землетрясением, Лорел подумала, что отдала бы все, лишь бы ее не было, лишь бы вернуть те злые слова, о которых она сожалеет, и сделать все иначе. Если бы можно было повернуть стрелки часов назад, она бы выслушала его объяснения и извинения, поверила, что он ударил ее случайно, и простила его. Она бы позволила Брендону рассказать все о письме Мигуэля и о том, с какой целью он затеял свадьбу. Так теперь говорила она себе.
Забыв, что сама в ярости выгнала его, сердилась, почему он не был дома с ней, удивлялась, зачем он пошел к судье Генри и что делал в клубе.
Гнев и печаль смешивались в ее слезах. Чувство страшной потери не давало ей ясно мыслить. Несмотря на все, она продолжала любить его всем сердцем и душой, жаждала чуда, которое вернуло бы его. Она хотела умереть, так велико было ее отчаяние. Она лишилась мужа и, хотя по закону не была вдовой Брендона, оплакивала, как вдова, оставшегося без отца ребенка и себя. Она жила с ним, любила его, проводила восхитительные ночи в его объятиях, веря, что полностью принадлежит ему. Сейчас она возвращается домой, неся своего ребенка под тенью стыда. Хотя в глубине души Лорел не испытывала стыда, только печаль, любовь и светлую гордость, что носит их сына. Она будет лелеять его как единственное, что ей осталось от Брендона, и отдаст ему всю нерастраченную любовь, которая предназначалась и Брендону.
Весь этот бесконечный день и вечер Лорел ждала, медленно продвигаясь в очереди по направлению к входу в здание паромной станции. От тяжелой поездки через Сан-Франциско у нее болел каждый мускул, каждая косточка в теле. Лодыжка противно ныла всякий раз, как она наступала на ногу. Она провела день, попеременно стоя на одной ноге и сидя на сумке с вещами, и к концу дня здоровая нога отекла от чрезмерной нагрузки. От напряжения болела спина, а малыш, казалось, использовал живот как боксерский ринг. Но она старалась спокойно ждать, примирившись с мыслью, что ей надо вынести и вытерпеть все невзгоды. Лорел была благодарна доктору Дэвису, заставившему ее взять с собой немного еды.
В очереди стояли китайцы и итальянцы, богатые и бедные, мужчины и женщины, целые семьи и отдельные беженцы, дети всех возрастов. Различные говоры заполняли воздух разноголосицей звуков. Кто-то волочил дорожные сундуки, другие — ручной багаж. Некоторые не расставались с домашними зверюшками. И очень многие держали на руках маленьких детей и совсем младенцев.
Были и такие, у которых не было никаких вещей, кроме одежды на плечах. В толпе попадались мужчины во фраках и женщины в мехах и бриллиантах поверх грязных, изодранных вечерних платьев. Кому-то удалось умыться и переодеться в более подходящее платье, но были и грязные, а некоторые расхаживали босиком в одном ночном белье. В странном сборище общей была радость, что они остались живы.
Впереди Лорел шла женщина, умудрившаяся нести на себе две дорожные сумки и маленького ребенка. Очень измученная, по-видимому, тоже одна, она время от времени тяжело вздыхала и судорожно всхлипывала. Младенец, не переставая, плакал. Лорел предложила подержать ребенка, и молодые женщины разговорились.
Рассказ женщины, ее звали Роза Крайдер, в чем-то перекликался с печальной судьбой Лорел. Она приехала в Сан-Франциско три года назад вместе с мужем сразу после свадьбы. Муж был немного старше, у них появился сын. У мужа родственников не было. Отец и мать Розы погибли при пожаре, когда ей было семь лет. Она выросла в чикагском приюте. Муж сейчас погиб, и Роза решила вернуться в Чикаго,
