Мистер Таллант никогда не был чересчур строгим отцом. Напротив, некоторые считали, что он позволяет своим детям слишком много. Но то, что прозвучало сейчас, выходило за рамки его терпения. На его лице застыла суровая маска и он произнес ледяным голосом:
– Недопустимые выражения, Арабелла, прозвучавшие из твоих уст, ужасные манеры, которые ты нам сейчас продемонстрировала, и недостаточно уважительное отношение к своему отцу, – все это дает мне совершенно очевидные основания полагать, насколько ты еще не готова появиться в свете.
София под столом наступила на ногу старшей сестре, а мать бросила на Арабеллу предупреждающий, укоризненный взгляд.
Щеки девушки залились краской, глаза наполнились слезами и она с трудом проговорила:
– Простите меня, папа!
Мистер Таллант не ответил. Миссис Таллант, чтобы прервать тягостное молчание, спокойно обратилась к Гарри, посоветовав ему не есть слишком быстро. А потом как ни в чем не бывало завела с мужем разговор о делах прихода.
– Ну и поднял ты бучу! – сказал Гарри, когда дети собрались в комнате матери, и описал Бертраму, которому обед принесли на диван, все, что произошло за столом.
– У меня дурные предчувствия, – подавленно произнесла Арабелла. – Наверное, он меня не отпустит.
– Ерунда! Он просто пугает. А вы, глупые девчонки, этого не понимаете.
– Может быть, мне пойти вниз и еще раз извиниться? Нет-нет, нельзя! Он заперся в своем кабинете. Но что же мне делать?
– Мама все устроит, – зевая, сказал Бертрам. – Она сделает как надо. И если ей хочется, чтобы ты поехала в Лондон, можешь не волноваться – поедешь!
– Я бы на твоем месте сейчас к нему не ходила, – посоветовала София. – Ты в таком состоянии, что можешь наговорить лишнее или расплакаться. А ты знаешь, как он не любит излишнюю чувствительность. Поговори с ним утром, после молитвы.
Арабелла так и сделала. А потом призналась Бертраму, что испытала от этого разговора еще большее потрясение. Мама, похоже, перестаралась. Не успела провинившаяся дочь произнести и слово, как отец подошел к ней, взял за руку и произнес с мягкой, виноватой улыбкой:
– Дитя мое, прости своего отца. Вчера я действительно был несправедлив к тебе. Увы, учу детей сдержанности, а сам не совладал со своими чувствами.
– Бертрам, уж лучше бы он поколотил меня! – взволнованно сказала Арабелла.
– Да, – содрогнувшись, признал брат. – Это и вправду трудно вынести. Хорошо, что я не спустился вниз, а то чувствовал бы себя каким-то раскаивающимся дьяволом… Ну и что ты ему сказала?
– Я не могла вымолвить ни слова. К горлу подкатил комок. Ну, можешь себе представить… Я так боялась, что он будет сердиться. А он – только представь! – взял меня за руки, поцеловал и сказал, что я очень хорошая дочка. Но ведь это не так, Бертрам1
– Ну ладно, не бери себе в голову, – посоветовал Арабелле ее менее эмоциональный брат. – Через день-два он сам все забудет. Главное, что его подавленности пришел конец.
– Да, конечно! Но что было за завтраком! Еще хуже! Он опять стал говорить о моем отъезде, о том, что меня ждет беззаботная, веселая жизнь. И вдруг сказал, что я должна присылать домой длинные, подробные письма, потому что ему, оказывается, будет очень интересно знать, как идут мои дела.
Бертрам взглянул на нее с нескрываемым ужасом.
– Да не может этого быть!
– Может! И все так по-доброму. Только глаза ужасно грустные. Ты знаешь, я была готова отказаться вообще от всего.
– Господи! Это и не удивительно.
– А потом… ужас! Будто я и без этого мало настрадалась… – всхлипывая пролепетала Арабелла и стала судорожно искать свой носовой платок. – А потом он сказал, что мне, наверное, хочется иметь к своему наряду какое-нибудь симпатичное украшение, а у него есть булавка с жемчугом, которую он носил в молодости… Так вот, он собирается сделать из нее кольцо для меня.
То, что сказала Арабелла, казалось настолько не правдоподобным, что у Бертрама от удивления отвисла челюсть. Придя в себя, он сказал решительно:
– Нет! Я сегодня вообще вниз спускаться не буду. Иначе он увидит меня и станет обвинять сам себя за мое разгильдяйство. А потом еще начнет добиваться для меня воинского чина.
– А я уверена, что это означает конец моим планам… – тихо проговорила Арабелла.
Папа продолжал пребывать в благодушии, а Арабелла впала в такое уныние, что ее поездка оказалась на грани срыва. Спасением, как всегда, стала мама, которой удалось поднять настроение дочери. Однажды утром она позвала ее в свою комнату и сказала с улыбкой:
– Я хочу кое-что показать тебе, любовь моя. Думаю, тебе понравится.
На мамином туалетном столике стояла открытая шкатулка. Арабелла невольно зажмурилась, увидев сияние бриллиантов, и только охнула.
– Это подарок моего отца, – тихо вздохнув, сказала миссис Таллант. – Конечно, я давно не носила это – не было случая. Да и не очень-то к лицу такие украшения жене священника. Но я сохранила все и хочу теперь, чтобы ты взяла их с собой в Лондон. И еще я спросила папу, можно ли отдать тебе бабушкино жемчужное ожерелье. Он согласился. Ему никогда не нравились блестящие камни, вот жемчуг, на его взгляд, довольно скромный и как раз подойдет тебе. И все-таки, если леди Бридлингтон возьмет тебя на бал при дворе – а я уверена, возьмет – бриллианты будут просто незаменимы. Посмотри, здесь украшение для волос, брошь и браслет! Совсем не вызывающе – чего папа так не любит! – но камни настоящие.
Расчет миссис Таллант оказался верным. От уныния Арабеллы не осталось и следа, а вместе с ним исчезло, конечно, и ее желание отказаться от поездки. Дни были заполнены до предела: украшались шляпки, подрубались носовые платки, а еще нужно было расшить тапочки для дяди и связать папе новый кошелек. Кроме того, из Харрогита прибыли наряды… Все это, вместе с обычными домашними делами, разом обрушилось на Арабеллу, так что на грустные мысли просто не оставалось времени. Все складывалось удачно: бывшая гувернантка миссис Кэтэрхэм с радостью согласилась сопровождать Арабеллу в поездке; по дороге, как оказалось (эту идею предложил сквайр), можно заехать на день-другой к тете Эмме в Аркси – здесь и отдохнут лошади. К тому времени ключица Бертрама зажила, и даже Бетси поправилась. Радостная Арабелла жила в трепетном ожидании начала путешествия. И только когда дядюшкин экипаж уже стоял у ворот дома и в него были погружены вещи вместе с дорожным несессером миссис Таллант, который она одолжила дочери, Арабеллу вновь охватила депрессия. Трудно сказать, что именно расстроило девушку – мамины ли объятия, благословение ли отца, а может быть, пухлая ручка маленького Джека, который помахал ей на прощание. Что бы ни было, но Арабелла не могла сдержаться, и Бертрам почти насильно усадил заливающуюся слезами сестру в карету. Долго не могла она успокоиться. Ее попутчица, переполненная сочувствием, а может быть, жалея и себя, вынужденную обстоятельствами искать новое место службы, тоже горько плакала, забившись в угол просторной кареты. Такое настроение сидящей рядом мисс Блэкбурн только усугубляло подавленное состояние Арабеллы.
Слезы катились по ее щекам, пока за окном проплывали родные места. Но когда экипаж отъехал подальше от дома и впереди показалась незнакомая местность, Арабелла, осторожно подышав над флаконом с нюхательной солью, который протянула ей дрожащей рукой мисс Блэкбурн, перестала плакать и, устроившись поудобнее, с наслаждением засунула руки в огромную теплую муфту из котика. Эта муфта, а также палантин были памятью о тете Элизе – той самой, которая когда-то подарила маме нижнюю юбку из розового муслина. Разве можно грустить, пусть даже впервые уезжая из дома, когда у тебя на коленях лежит муфта, которую увидишь только в самых модных журналах? Да еще такая большая, что папа… Но лучше не думать о папе и о других близких, оставшихся дома. Лучше смотреть в окно и думать о том приятном, что ждет тебя впереди.
„ Для молодой девушки, не выезжавшей до сих пор дальше Йорка (папа возил их с Софией на конфирмацию в кафедральный собор), такая поездка в уютном экипаже, запряженном парой лошадей, которых выбрали исключительно за их выносливость, доставляла немалое удовольствие. Другому человеку, привыкшему к быстрым путешествиям в дилижансе, подобный способ передвижения показался бы невыносимо медленным.
