повернулся к лейтенанту.
На юте уже толпились англичане, со всех сторон раздавались крики испанцев, просивших пощады.
— Сдавайтесь, сеньор, сдавайтесь, — проговорил Боваллет. Ваш командир — мой пленник.
— Но я все еще могу прикончить тебя, пират! — воскликнул тот.
— Обуздай свои амбиции, малыш, — ответил Боваллет. — Эй, Доу, Рассет, Керлью! Успокойте-ка этого молодца. Только повежливее, ребята, повежливее!
Крузада увидел, что окружен, и в ярости выругался. Грубые руки схватили его и потащили прочь; лейтенант заметил, как Боваллет оперся на свой меч, и гневно обругал пирата трусом и наглецом.
Боваллет едва заметно усмехнулся в ответ на это:
— Отрасти сначала бороду, мальчик, а когда она вырастет, мы встретимся снова. Мастер Дэнджерфилд! — его лейтенант был тут как тут. — Предоставьте охрану этому благородному сеньору, — приказал Боваллет, указывая на дона Хуана коротким кивком. Он наклонился, подобрал меч дона Хуана и быстро направился прочь, легко спускаясь по трапу на шканцы[17] .
Придя в себя, дон Хуан обнаружил, что он безоружен, а Боваллет исчез. Шатаясь, он поднялся на ноги, и заметил, что перед ним стоит светловолосый юноша.
— Вы мой пленник, сеньор, — сказал Ричард Дэнджерфилд на ломаном испанском. — Вы проиграли.
Пот заливал глаза дона Хуана. Только вытерев его он смог осознать всю правоту этого утверждения. Испанцы сложили оружие. Ярость и боль поражения внезапно исчезли с его лица. Сверхъестественным усилием воли он вновь обрел «sossiego»[18] и выпрямился с бесстрастным видом, как это подобало человеку его воспитания. Ему удалось даже поклониться.
— Я в ваших руках, сеньор.
Английские матросы рыскали по всему кораблю в поисках добычи. Трое или четверо крепких парней с топотом кинулись к трапу, который вел в отдельные каюты. Там они увидели зрелище, поразившее их. Прижавшись спиной к стене, обшитой деревом, судорожно заложив руки за спину, там стояла дама — очаровательная, с кожей — цвета сливок, волосами цвета драгоценного черного дерева и губами цвета розовых лепестков. Роскошные волосы девушки были заключены в золотую сетку. Ее большие темные глаза темнели под томными веками, брови были деликатно выгнуты, маленький носик горделиво вздернут. На девушке было пурпурное платье, расшитое золотым узором, и армазиновая юбка[19], державшаяся на некоем подобии кринолина[20]. Высокий воротник дорогого платья сиял драгоценными камнями.
Первый же вошедший матрос остановился, пораженно глядя на нее, но быстро пришел в себя и заорал с хриплым смехом:
— Девчонка! Да еще какая, клянусь жизнью!
Его приятели столпились вокруг, чтобы поглазеть на чудо. В глазах леди вспыхивали искры гнева, смешанного со страхом. Со стула с высокой спинкой, стоявшего около стола, поднялся мужчина средних лет. Он был явно нездоров. Скрытая лихорадка держала его в своих цепких объятиях, это было видно и по его глазам с горячечным блеском, и по приступам озноба, сотрясавшим его время от времени. На его плечи был накинут длинный, отделанный мехом халат, он тяжело опирался на палку.
Рядом с ним стоял монах францисканского ордена[21] в сутане с капюшоном, отрешенно шепчущий молитвы и перебирающий свои четки. Хозяин каюты нетвердым шагом вышел вперед и заслонил свою дочь от любопытных глаз.
— Я требую, чтобы нас отвели к вашему командиру! — сказал он по-испански. — Я — дон Мануэль де Рада и Сильва, бывший губернатор острова Сантьяго.
Едва ли английские моряки поняли, что он им говорил. Двое из них выступили вперед и оттащили дона Мануэля в сторону.
— Держись подальше, седая борода! — посоветовал ему Уильям Хик и грязной рукой ухватил леди за подбородок. — Хорошенькая штучка! Поцелуй меня, цыпочка!
В ответ он получил звонкую пощечину. Уильям Хик отпрянул назад, разочарованно держась за щеку.
— Ах, ты, ведьма!
Джон Доу обхватил леди за тонкую талию, прижав одну из ее рук. Другая ее сопротивляющаяся рука тоже исчезла в его огромной лапе.
— Потише, моя овечка, потише, — проворковал он и влепил девушке звучный поцелуй. — Вот как надо действовать, парни!
Дон Мануэль, удерживаемый двумя матросами, заорал:
— Отпусти ее, мерзавец. Командира! Я требую вашего командира!
Они уловили смысл последнего слова, и это немного отрезвило матросов.
— Ладно, отведите их к генералу. Так будет безопаснее.
Джон Доу отпихнул в сторону Уильяма Хика, который вертел в пальцах драгоценную подвеску на шее девушки.
— А ну, прочь! Ты что, хочешь, чтобы Сумасшедший Ник с тобой поговорил? Давай-ка, девочка, пошли на палубу!
Сопротивляющуюся леди заставили направиться к двери. Она не знала, что они собрались с ней делать, и отчаянно боролась, увертываясь от протянутых к ней рук. Но это не помогло.
— Проклятая ведьма! — проворчал Хик, все еще страдая от залепленной ему пощечины. Он подхватил ее на руки и понес по трапу на корму.
Там уже толпились остальные члены команды, приветствовавшие появление этой разъяренной дамы изумлением и распутным сквернословием. Чуть только ее поставили на ноги, она набросилась на Хика, точно дикая кошка. Проигнорировав предостерегающий крик своего отца, которого тоже привели на палубу, она кинулась на Хика, топча каблучком его большую ногу, царапая бородатое лицо. Ее едва оттащили ухмыляющиеся матросы. Один из них пощекотал ее подбородком и громко расхохотался, увидев, как она вздернула голову.
— Малышка горлинка, хорошенькая птичка! — проговорил Джон Доу, пытаясь сострить.
Вокруг толпились мужчины, удивляясь, посмеиваясь, любуясь и пожирая ее глазами. Кто-то громко причмокнул губами, другие знающе перемигивались и отпускали непристойные шутки. Над всеми собравшимися прозвенел властный голос:
— Клянусь смертью Господней! Что там такое? А ну, пропустите!
Люди быстро расступились, и девушка со страхом взглянула в лицо Эль Боваллета.
Он уже снял шлем, обнажив лицо с правильными чертами, короткие черные волосы и… глаза. Девушка увидела его замечательные глаза, голубые, как море, блестящие и проницательные, очень живые, смеющиеся, наблюдательные, но беззаботные глаза.
Он задержал свой нетерпеливый шаг и уставился на нее, подвижная бровь комично взлетела вверх, сэр Николас Боваллет, казалось, не верил своим глазам.
Тут он заметил удерживающих даму моряков, и смех исчез из его глаз. Он действовал быстро. Кулак Боваллета мелькнул в воздухе, и Уильям Хик, все еще неосторожно удерживающий леди за запястье, растянулся на палубе.
— Негодяи! Мерзавцы! — яростно проговорил Боваллет и круто развернулся, чтобы разделаться с Джоном Доу.
Но Доу поспешно отпустил запястье дамы и благоразумно отступил со всей скоростью, на какую только был способен. Боваллет повернулся к даме.
— Тысяча извинений, сеньора! — проговорил он, словно речь шла о пустяке.
Леди не могла не признать его наружность приятной, а улыбку неотразимой, но она подавила ответную улыбку: ей не пристало дружески улыбаться английскому разбойнику.
— Освободите моего отца, сеньор! — высокомерно потребовала она.
Казалось, ее тон позабавил Боваллета. Он огляделся в поисках отца благородной дамы и увидел, что тот стоит между двух матросов, не замедливших отпустить его.
