его.
Снова встревожившись, она сказала:
– О, пожалуйста, прошу вас, не отсылайте его в армию!
– Не в моей власти отправить его в армию. Должен сказать, я предлагал купить ему воинское звание, и уверяю вас, вряд ли я мог бы сделать для него что-либо более полезное или отвечающее его устремлениям. Если единственная преграда на этом пути – несогласие вашего отца, то я могу решить эту проблему уже в следующем квартале.
– Нет, дело не в этом. Нехорошо так говорить, только Даю нет никакого дела до согласия бедного папа. Но мама заставила его пообещать, что он не пойдет в армию, и каким бы сумасбродным он ни был, Дай не нарушит своего обещания!
– Если дело обстоит именно так, – сказал он, – советую вам, дорогая моя, изо всех сил постараться убедить вашу мама освободить сына от этого обещания, которого, не премину заметить, не следовало бы с него брать!
– Не могу! О, она упадет в обморок при одной мысли о том, что он подвергает себя опасностям войны! – Поколебавшись, Нелл добавила: – Я знаю, что он невероятно безрассуден и… и расточителен, но ведь… не более того?
– Что ж, этого вполне достаточно, – ответил суровый супруг.
Заметив, что она намерена расспрашивать его и далее, он уже злился на себя за то, что дал волю своей досаде и сказал так много. И она не успела вымолвить и слова, как он сменил тему и вскоре после этого вышел из комнаты, сказав, что ему нужно переодеться. Какие бы горькие чувства он ни испытывал, он не мог нанести ей удар, сообщив об истинной мере безрассудства Дайзарта. Она, вероятно, даже не знала о маленькой розовой комнатке позади сцены в Опера-Хаус, где балерины отрабатывали свои па перед длинными зеркалами и где любой повеса в поисках любовных приключений мог выбрать себе какую-нибудь из звездочек Уэст-Энда. Дайзарт был небезызвестной фигурой в этом салоне, так же как его последняя пассия. Нелл, конечно же, видела его на прогулках с этим «образчиком добродетели» – надо сказать, производившим изрядный фурор! – размышлял Кардросс; кто знает, о чем она подумала. Она не задавала вопросов, так что, вероятно, обо всем догадывалась. Но она не догадывалась лишь, что Дайзарт нередко отправлялся на поиски приключений в компании ночных гуляк, начиная вечер с попойки у Лонга, а затем опускаясь все ниже и в конечном итоге приземляясь в малореспектабельном мире, о котором она не имела понятия. Самые безрассудные денди развлекались там на равных с низшими слоями общества; собравшись вместе, они отправлялись в трущобы Тотхилл-Филдс, братаясь (а порой и затевая потасовки) с самым разным людом, от честных угольщиков до жуликов. Они наблюдали «охоту на барсуков» в зловонном притоне Чарли, где нужно было глядеть в оба, чтобы тебя не обчистили; они водили компанию с шулерами и их девицами; мертвецки напивались «синей погибелью» в лавках, торгующих джином, и, передвигаясь на восток, оседали на Филд-оф-Блад. Они продвигались по сонному городу под аккомпанемент колотушек ночных сторожей; нередко какого-нибудь клюющего носом гуляку скидывали с дороги в канаву; нередко почтенные домовладельцы кидались к дверям, встревоженные ложными криками о пожаре или ворах. Иногда эти молодчики заканчивали ночь в кутузке, за чем следовала отправка на Бау-стрит, где они назывались вымышленными именами и платили штраф; иногда какой-нибудь счастливчик, которого мамаша Батлер числила в своих любимцах, искал приюта в «Финише» и проводил остаток ночи на кушетке в пивной, где в камине догорали последние угольки. Нет, Нелл ничего не знала о подобных подвигах брата, и никакая ревность не могла заставить ее мужа просветить ее на этот счет. Это было бы тяжелым ударом, а ее невинность, вкупе с ее преданностью Дайзарту, могла привести к тому, что она отнеслась бы к его эскападам гораздо серьезнее, чем ее муж. У него они вызывали досаду и мрачное неодобрение; тем не менее, он не сомневался, что они происходят не столько от глубокой развращенности, сколько от скуки и праздности. Его гораздо больше беспокоило подозрение, что Дайзарт, с его постоянной страстью к новизне и возбуждающим приключениям, сделался членом «Клуба нищих».
Это явно малопочтенное заведение располагалось в подвале на задворках Брод-стрит, и возглавлял его граф Барримор, вице-президентом же был полковник Джордж Хантер. Его посещал весь лондонский сброд, а также люди, которые считали забавным есть свой ужин из углублений, проделанных прямо в длинном столе, с помощью ножей и вилок, прикованных к столу цепями. В этом не было ничего особенно плохого, но опасности, подстерегавшие юношу, который угодил в компанию Барримора, были достаточно серьезными даже по мнению такого безалаберного родителя, как лорд Певенси, и Кардросс об этом знал. Старик Джордж Хантер, при всей его эксцентричности, оказывал мало влияния на более молодых людей. Ему было за шестьдесят, и после довольно своеобразной карьеры, которая началась в Итоне, прошла через Футгард, достигла своего пика в Королевской тюрьме Бенч и даже включала коммерческую деятельность (будучи исключен из монастыря Эббот, он торговал углем), он сумел вновь вернуться в светское общество и стал вести более спокойный образ жизни. Благодаря его возрасту и его чудачествам, его терпели в обществе, но манеры его были слишком грубы, чтобы считать его привлекательной фигурой; но он, следует отдать ему справедливость, и не имел никакого желания ни верховодить в компании, ни развращать нравы ее членов.
Благородный граф Барримор был птицей совсем другого полета. Ни его титул, ни достижения не открыли ему дверь в светское общество. Он был одним из основателей клуба кучеров; он ввел модный обычай кататься, усадив рядом на облучке маленького ливрейного грума; его цвета можно было видеть на всех скачках; но общество, за исключением принца-регента, который, как представлялось, тоже питал слабость к беспутной компании, упорно отвергало его. Ирландский пэр, он унаследовал титул от своего брата, который снискал себе немало малопочтенных кличек, в том числе и Хеллсгейт. Это обстоятельство, вкупе с его колченогостью, повлекло за собой кличку Крипплгейт. Младшего же брата прозвали Ньюгейт (как он сам хвастался, он сидел во всех тюрьмах страны, а их сестра, которая была неподражаема по части площадной брани, была прозвана Биллинсгейт[7]). Сам граф, великолепно державшийся в седле, с его холодной дерзостью и темной репутацией, представлял истинную опасность для безрассудных молодых оболтусов вроде Дайзарта; если намек, услышанный Кардроссом, имел в себе хоть крупицу правды, то ни материнские страхи леди Певенси, ни горе Нелл, вызванное разлукой с братом, не помешают ему положить конец похождениям этого юного повесы. Если не считать демона ревности, он испытывал достаточную приязнь к Дайзарту, чтобы постараться избавить юношу от последствий его собственного безрассудства; ради Нелл он готов был даже взять на себя неприятную задачу и раскрыть лорду Певенси глаза, показав ему ту дорожку, по которой пошел его наследник. Он мог только надеяться, что эти новости не окажутся роковыми для расшатанного здоровья престарелого лорда; однако он считал вполне вероятным, что того из-за них может постигнуть и второй удар, и уповал лишь на то, что ему все-таки не придется обращаться к тестю. Лорд Певенси мог всего лишь пожать плечами, услышав рассказ о сомнительных похождениях и проделках людей из высшего общества, но в его дни даже самый отъявленный светский распутник не искал утех на задворках трущоб. Если только перенесенный им удар не сделал его более беспомощным, чем предполагал Кардросс, можно было быть уверенным, что он преодолеет сопротивление своей половины, узнав, что Дайзарт не только на дружеской ноге с бездельниками, негодяями и мерзавцами, но и готов стать веселым собутыльником человека, которого лорд Певенси одним из первых подверг остракизму.
Глава 9
Кардросс боялся, что его неосторожные слова заставят Нелл более внимательно отнестись к образу жизни брата, но на самом деле это взволновало ее гораздо меньше, чем возможные последствия рассказа, который она выдумала, чтобы оправдать его нападение на ее экипаж. Она, конечно, восприняла его слова с удивлением, но после нескольких минут размышления поняла, что все его преувеличения объясняются ревностью, которую она ясно уловила в его тоне. Это подтверждалось и тем, как он резко сменил тему разговора; а поскольку ей хватало и своих неприятностей, она скоро перестала обо всем этом думать.
Встреча с супругом привела ее в подавленное состояние; ей было очень трудно вновь обрести присутствие духа, ибо никогда еще Джайлз не обращался с ней с такой холодной сдержанностью и не
