безумно занят, а свидание затягивает до неприличия, хотя и у меня земля горит под ногами. Вроде бы проявляет инициативу и в то же время совсем никакой инициативы... Ждет, пока я проявлю?
Звонил Пшемыслав нерегулярно и всегда неожиданно, мне встречаться с ним зачастую было совсем не с руки, но я почему-то поддавалась. Не знаю, как это получалось, но я всегда говорила то, что он ожидал услышать и предлагала сделать то, что он должен был предложить. Внушение? Ведь при этом летели к черту мои собственные планы. Я сама себя не понимала. Вот мою голову под краном в ванной, он звонит, и я, как ненормальная, мчусь к телефону, хотя обычно этого не делаю. А потом, вместо того чтобы вернуться в ванную и домыть голову, нахлобучиваю парик на недомытую и мчусь на свидание с ним. И все для того, чтобы отвезти его туда, куда ему срочно требовалось явиться. Отвезла, и мы два часа сидели в машине, разговаривали. Клянусь Богом, не по моей инициативе! В чем дело, я не могла понять. Не скажу, чтобы никогда в жизни никто за мной не ухаживал. Случалось. И я прекрасно знала, как это выглядит. Тут было совсем не то, хотя и вежливое обхождение, и комплименты, и цветы, и все остальное как положено. Может, все дело в его глазах, в которых ни разу не мелькнула живая искорка, не зажглось и тени искреннего чувства?
О себе Пшемыслав говорил одновременно и много и мало. Точнее, говорил мало, больше намекал. Сплошные метафоры, общие слова... Из конкретных вещей я узнала лишь то, что он разведен, детей нет, живет скромно, никто у него не бывает.
Изо всех сил пыталась я придушить свою визжащую душу, ибо Пшемыслав был красив, загадочен и интересен. Все решил случай.
К Беате я приехала поздно вечером, почти ночью, без предупреждения. Как это часто бывает со мной — по глупейшей причине. Книги я привыкла читать сериями, из одной какой-то области. В данный момент меня интересовало Средневековье. Я не могла заснуть, вспомнила, что у Беаты была книга о Средневековье, я и поехала к ней. Подъехав к ее дому, увидела у нее свет в окне и поднялась к ней на верхотуру. На верхнем пролете лестницы мне встретился спускающийся Пшемыслав. Этот пролет вел только на чердак, который весь занимала квартира Беаты с мастерской.
—Ты знаком с Беатой? — удивилась я.
— Почему ты думаешь, что знаком? — Пшемыслав по своему обыкновению уклонился от ответа.
— Потому что, кроме нее, там никто не живет.
— Вот ты сама и ответила на свой вопрос. Мной овладела ярость; не выношу, когда так отвечают. И вовсе я не ответила на свой вопрос! Тот факт, что он спускается с последнего этажа, еще не доказательство его знакомства с Беатой. Он мог знать моего приятеля, который до Беаты занимал чердачную квартиру с мастерской. Он мог пойти к Беате, не будучи с ней знакомым, по чьей-то просьбе. Он мог искать кого-то другого и в поисках забрести на последний этаж. Да мало ли, что еще!
Не знаю почему, но эта встреча подействовала на меня отрезвляюще. Раньше бы я спустилась вместе с ним, отвезла его домой, мы бы снова часами проговорили. Теперь же я в ответ на его намек — прямо он никогда ничего не говорил, ни о чем не просил — заявила, что нет времени, и с приятным чувством внутреннего освобождения поднялась к Беате.
— На лестнице я встретила Пшемыслава, — без обиняков заявила я. — Кто он для тебя?
— Мужчина моей мечты, — также без утайки ответила Беата.
— А что? Ты его знаешь?
С изумлением почувствовала, как улетучиваются последние остатки тревоги и сомнений. Душа уже не визжала, а победно трубила. Какое счастье, не придется больше решать идиотские дилеммы, ломать голову над противоречиями этого блондина. Видимо, Беате его глаза не мешают...
— Несколько месяцев назад я познакомилась с ним в министерстве культуры, — пояснила я. — На «ты» мы перешли по моей инициативе, так легче общаться. За мной он не ухаживал, говорю для того, чтобы не было между нами недоразумений.
Сияние, которое стало исходить от Беаты при произнесении мною имени Пшемыслава, теперь уже способно было осветить всю комнату и без электрического света.
— Снимаю шляпу перед тобой, дорогая, — радостно сказала она.
— Я всегда в тебя верила. Не знаю, найдется ли еще какая другая женщина, которая сумеет разобраться, подобно тебе, в отношении к ней Пшемыслава. Ведь он так обращается с женщинами, что у них сразу начинает кружиться голова!
— Видишь ли, я из хорошей семьи, прекрасно воспитана, — сухо парировала я. — Меня не потрясает вежливость мужчины. И если он подает пальто, отодвигает стул, когда я встаю, или дарит цветы, у меня от таких знаков внимания голова не кружится.
— Возможно, я глупее тебя, и сразу же, как дура, влюбилась. Потом разобралась, да было уже поздно.
— Ты не глупее, просто моложе. А теперь расскажи мне о Пшемыславе, наконец-то я все о нем узнаю!
Беата бросила на меня нерешительный взгляд и жалобно ответила:
— Нет. От меня ты ничего не узнаешь. Такой ответ вызвал во мне не меньший интерес, чем сам Пшемыслав.
— Тогда скажи хотя бы почему.
— Очень просто. Я обещала ему никогда ничего о нем не рассказывать. И если от кого-то он узнает нежелательные сведения о себе, поймет, они исходят не от меня. Тебе я бы с удовольствием рассказала о Пшемыславе если не все, то много, ибо ничто не доставляет мне такого удовольствия, как говорить о любимом человеке, ^но он только что встретил тебя и спросит, что я о нем тебе рассказала. Вернее, прямо не спросит, подождет, пока я сама не выболтаю, заставит всякими намеками, а потом проверит.
— Проверит? Как?
— У него есть свои способы. Пусть уж лучше знает, что я ничего не сказала.
Беата и в самом деле могла говорить о Пшемыславе всю ночь, но, поскольку ничего конкретного я все равно не могла узнать, прекратила бесплодные разговоры и, прихватив крестовые походы, удалилась, оставив Беату одну с ее трудным счастьем.
Во время дальнейших встреч с Беатой я пыталась осторожно раскрыть ей глаза на эгоизм и себялюбие Пшемыслава, но мои аргументы до нее не доходили.
— Не нравится мне эта твоя большая любовь, — прямо заявила я. — Боюсь, тут для тебя нет будущего. Ты хоть это понимаешь?
— Все понимаю, — отвечала Беата, опять сияя, как новогодняя елка. — Но есть в нем два качества, за которые я ему прощаю все!
— Какие же?
— Я знаю, что могу ему довериться абсолютно во всем. Полное доверие, ты хоть понимаешь, что это значит? И второе — я знаю, что он меня любит. Я для него — единственная женщина на^всем земном шаре, остальные не в счет.
Вот так. С той поры, когда первая обезьяна спустилась с дерева и стала переходным звеном, ничто не изменилось. Единственная на всем белом свете... А сколько раз я сама, несчастная кретинка, тоже так думала?
Ровно через три года она позвонила мне в час ночи:
— Извини, что звоню так поздно, но куда мне позвонить, если не тебе? В «Скорую помощь»? В милицию?
И я услышала в трубке горькие рыдания. Не слушая меня, не отвечая на встревоженные расспросы, Беата горько рыдала, повторяя лишь, что «больше не может, не может, не может!» Я положила телефонную трубку и помчалась к ней.
Беата порвала с Пшемыславом. Видно, она и в самом деле очень его любила, ее горе было глубоким и искренним. Я, как могла, успокаивала несчастную женщину. Переждала поток слез, переждала приступ дикой ненависти к бывшему возлюбленному, когда она не помня себя выкрикивала какие-то ужасные вещи.
Наконец Беата немного успокоилась, и ей захотелось выговориться.
— Он обманул меня, понимаешь? — все еще всхлипывая заговорила она. — С самого начала это
