его использовать против Кеннита.
Но только на миг. Перед ней сразу же всплыли широкие плечи Рэйна, его сильная рука, на которую опиралась ее ладошка, пока они танцевали. Всплыли и пропали: она ведь давно отринула все мысли о молодом жителе Чащоб, ему не было места в том будущем, которое она себе предначертала, вернее, ей не было места рядом с таким мужчиной, как Рэйн. Отец — другое дело. Если она сейчас отыщет в себе некую безжалостную решимость, быть может, ей удастся его спасти. И уж он-то до конца будет ее любить преданной отцовской любовью. Несмотря на все, что с нею произошло.
Все эти мысли отвлекли ее слишком надолго. Капитан Рыжик завладел ее ладонями и насмешливо смотрел на нее сверху вниз.
— Мне правда нужно идти, — пробормотала она, притворяясь, будто не хочет уходить. — Я обещала государю, что принесу ужин, как только смогу. Если я задержусь с этим, он наверняка разгневается, и тогда заговорить с ним о списке имен для тебя может…
— Да пусть его поголодает немножко, — предложил капитан, между тем как его глаза жадно обшаривали ее лицо. — Спорю на что угодно, подобные способы убеждения к нему никогда раньше не применялись. Посидит не жравши, небось станет сговорчивей.
Малта потихоньку высвободила одну руку.
— Я могла бы поддаться искушению поступить именно так, будь здоровье нашего владыки хоть чуточку крепче. Но ведь это сатрап, государь всея Джамелии! Здоровье такого важного человека должно быть предметом неусыпных забот. Ты согласен?
Вместо ответа его свободная рука вдруг скользнула ей за спину, и Рыжик притянул ее к себе, наклоняясь, чтобы поцеловать. Малта зажмурилась и задержала дыхание. Она по всем правилам отвечала на его поцелуй, но думать при этом могла лишь о том, чем все должно было закончиться. Пиратский капитан внезапно превратился для нее в того калсидийского моряка, припавшего на колено между ее раскинутыми ногами. И Малта рванулась прочь, отчаянно вскрикнув:
— Нет! Пожалуйста… Нет!
Он тотчас выпустил ее, он явно забавлялся, но ей показалось, будто в его глазах промелькнуло что-то вроде жалости.
— Я тебя раскусил, — сказал он. — Ты отличная актриса, малышка. Будь мы оба в Джамелии, причем я — на свободе, а ты — без этого шрама, мы с тобой такого достигли бы на театральных подмостках! Но, увы, душечка, мы с тобой здесь, на «Пеструшке», и, похоже, калсидийцы не лучшим образом с тобой обращались. Здорово тебе, наверное, досталось?
До Малты даже не сразу дошло, что мужчина — мужчина! — задает ей подобный вопрос.
— Мне грозили… но только грозили… ни до чего не дошло, — отводя глаза, кое-как выдавила она.
Рыжик определенно ей не поверил.
— Принуждать тебя я не буду, — сказал он. — Вот уж чего-чего, а этого можешь не опасаться. До сих пор у меня как-то не было необходимости женщин насиловать. Не буду и торопить. Но вот помочь тебе избавиться от пережитого ужаса не отказался бы. — Он протянул руку и пальцем обвел окружность ее лица. — Твое поведение и манеры свидетельствуют, что ты выросла в благородной семье. Но, к сожалению, оба мы с тобой таковы, какими нас сделала жизнь. И вернуться к невинному прошлому ни тебе, ни мне не удастся. Прости за резкость, но я говорю из собственного опыта. Ты больше не папина любимица, его девственница дочка, усердно берегущая себя для тщательно обговоренного брака. Про это пора крепко забыть. Так что лучше прими всем сердцем новую жизнь, в которую так или иначе вступила, и радуйся свободе и удовольствиям, которые она вполне может тебе принести — вместо прежних мечтаний о добропорядочном браке и месте в замшелом, в общем-то, светском обществе. Нет больше Малты, дочери удачнинского торговца из старинной семьи. Пора становиться Малтой с Пиратских островов! Как знать, может, новая жизнь тебе понравится куда больше прежней?
Пропутешествовав кругом лица, его пальцы отправились в путь по ее шее — сверху вниз.
Малта принудила себя стоять неподвижно. И пустила в ход свое последнее оружие.
— Кок рассказал мне, — проговорила она, — что в Бычьем устье у тебя жена и трое детей. Как бы люди не начали болтать лишнего. Мало радости будет твоей жене от таких пересудов!
— Люди болтают всегда, по поводу и без повода, — заверил ее капитан. — А на пересуды моя жена не обращает внимания. Она говорит, что это необходимая плата за обладание сметливым и красивым мужиком вроде меня. Вот и тебе незачем думать о людской болтовне. То, что происходит на этом корабле, никого не касается!
— Да прямо? — тихо спросила она. — А если бы твою дочь захватили калсидийские работорговцы? Что, ты бы и ей по-отцовски то же самое присоветовал? Прими, дескать, всем сердцем ту долю, которую они тебе приготовили. Так у тебя получается? Ты сказал бы ей, что ее папа нипочем не примет ее назад, потому что она больше не его любимица-девственница — или как там ты выразился? И тебе стало бы отныне все равно, кто и где станет ее тискать?
И она надменно подняла подбородок.
— Прах тебя побери! — выругался Рыжик, впрочем, в голосе сквозило явное восхищение.
Ему было жаль несостоявшейся забавы, однако он убрал руки и окончательно выпустил Малту, и она с величайшим облегчением отступила на шаг прочь.
— Я вытяну из сатрапа все имена, — пообещала она ему в утешение. — Я уверена, он понимает, что от того, насколько он сумеет выставить своих вельмож, зависит его жизнь. А ее, эту жизнь, он ого-го как ценит. Так что вряд ли он будет драться за каждый грош, тем более чужой!
— Да уж пусть проявит благоразумие. — К капитану Рыжику постепенно возвращался его обычный апломб. — Пусть не берет примера с тебя: вот уж скряга-то, каких поискать… в некотором смысле!
Малта одарила его весьма искренней улыбкой. И даже придала легкую развязность своей походке, покидая каюту.
ГЛАВА 24
ТОРГОВЕЦ ВЕСТРИТ
В ОЧАГЕ ГОРЕЛ плавник, и огню почти удавалось нагреть пустую комнату. А вообще-то на то, чтобы полностью выдворить зимний холод из обширного дома, времени должно было уйти не мало. Слишком много недель простоял он неиспользуемым, нежилым. Оставалось лишь с горьким удивлением убедиться, как быстро изменили его небрежение и холодная сырость.
Тем не менее возня по дому утешала. Приберешь, вымоешь комнату — и заново чувствуешь себя человеком. Можно даже притвориться, хотя бы на короткое время, будто и в собственной жизни порядок удастся навести.
Кефрия медленно разогнула спину и бросила изорванную тряпку обратно в ведро. Вот так. Молодая женщина оглядела свою бывшую спальню, растирая больную руку здоровой. Она промыла стены настоями трав и выскребла пол. Теперь здесь больше не было пыли и запаха плесени, казавшегося неистребимым. Впрочем, то же самое следовало сказать и обо всех приметах ее прошлой жизни, такой спокойной и мирной. Когда Кефрия вернулась домой, эта комната оказалась совершенно пуста. Исчезло не только постельное белье и одежда — даже шкаф и сундук, где все это хранилось. Исчезла даже кровать. Их с Кайлом супружеское ложе. Не говоря уже о стенных шпалерах, которые тоже были либо украдены, либо распороты на тонкие ленточки. В тот день Кефрия просто закрыла дверь и отложила все мысли об этой комнате до лучших времен. В смысле, до тех пор, пока не станут вновь пригодными к обитанию более жизненно важные помещения дома.
И вот сегодня она наконец-то вошла сюда — одна — и дала решительный бой грязи и беспорядку. О том, как и когда она заново обставит свою спальню, Кефрия покамест даже не помышляла. Она нескончаемо терла тряпкой пол, а думала совсем о другом. О гораздо более важном.
Наконец, завершив работу, она уселась на вычищенный пол перед огнем и не торопясь огляделась. Все чисто и пусто. И толком еще не протоплено — холодновато. Ну чем не символ ее, Кефрии,
