разом повторял то же самое слово…
Брэшен и Альтия уже вбегали на пристань, когда им навстречу бросился Клеф.
– Надо тебе скорей на корабль, кэп! Совершенный вконец спятил!
Собравшиеся матросы встревоженно толпились у гички, и с ними был Лоп. Йек держала в руке нож, вынутый из ножен.
– Покупки погрузили, но двоих людей не хватает, – сказала она.
Действительно, недоставало двоих бывших рабов. Альтия сразу поняла, что ждать далее бесполезно – они не придут.
– Отчаливаем,– коротко скомандовала она. – Все возвращаемся на борт. И сегодня же уходим из Делипая.
Матросы смотрели на нее молча и с таким ошарашенным видом, что Альтия втихомолку обозвала себя пьяной дурищей.
– Слышали, что сказал второй помощник? Мне что, самому повторить?
Моряки посыпались кто в гичку, кто в шлюпку. Над водой четко и ясно разносился голос Совершенного, гремевший словно горестный набат: «Никогда, никогда, никогда!..» Под его форштевнем можно было различить две маленькие лодки. Похоже, слушатели уже собирались. И конечно, очень скоро весь город узнает о том, что к ним заявился живой корабль. И какие выводы сделает пиратская столица, вот что интересно бы знать?
Казалось, они целую вечность добирались до корабля. На палубе их встретил хмурый и недовольный Лавой.
– Говорил я тебе, что это безумие, – попрекнул он капитана. – Корабль таки сбрендил, а твоя дура плотничиха ничего даже не сделала, чтобы его успокоить. А те пентюхи, ну, в лодке, говорили что-то о том, что он будто бы Игроту принадлежал. Это так?
– Якорь поднять! Паруса ставить! – прозвучало в ответ. – Гребцы – в шлюпки! Развернуть корабль! Мы уходим из Делипая.
– Прямо сейчас? – возмутился Лавой. – На корабле, у которого крыша поехала?
– Приказ слышишь? – зарычал Брэшен.
– Слышу, что ты чушь какую-то порешь! – ответил Лавой.
Брэшен одним движением сомкнул руки на его глотке. Подтащил старпома поближе и рявкнул ему прямо в лицо:
– А ты напрягись, может, поймешь. Либо исполняй, либо я из тебя душу вытряхну! Твоя наглость у меня уже во где!..
Несколько мгновений длилось шаткое равновесие. Брэшен держал старпома за горло, а тот не торопился опускать перед ним взгляд. Брэшен превосходил ростом и длиной рук, зато Лавой был шире в плечах. Альтия затаила дыхание.
Лавой все-таки потупил глаза. Брэшен убрал руки с его горла.
– Иди исполняй, – сказал он. И отвернулся. Лавой сделал выпад, словно охотящаяся змея. Мгновенно выхватил нож и всадил его Брэшену в спину:
– На, получай!
Альтия прыгнула вперед поддержать Брэшена – тот, с остановившимися от боли глазами, падал вперед. Лавой же в два скачка оказался возле фальшборта.
– Хватайте его! – велела Альтия. – Он нас заложит!
К старпому одновременно бросились несколько матросов, она успела решить, что сейчас они схватят его… но Лавой беспрепятственно выпрыгнул в воду, и – вот что было ужасней всего – за ним гурьбой устремились те, кто за ним якобы гнался. Устремились, словно форели, стремящиеся вверх по реке. Причем не только татуированные из Удачного, но и другие, от кого вроде бы не приходилось ждать подобной измены. Только плеск внизу стоял – матросня уплывала. А те, что остались на борту, стояли разинув рты.
– Пусть их… – хрипло выговорил Брэшен. – Надо выбираться отсюда. А что без них – так даже и к лучшему.
Он высвободился из рук Альтии и выпрямился. Она изумленно смотрела, как он преспокойно завел руку за плечо… нащупал нож Лавоя у себя в плече. Рывком выдернул его и с проклятием бросил под ноги.
– Здорово он тебя? – спросила Альтия с беспокойством.
– Забудь. Глубоко не вошло. Давай шевели народ, а я пойду вправлять мозги Совершенному.
И, не дожидаясь ответа, капитан зашагал на бак. Альтия проводила его глазами, потом встряхнулась и принялась выкрикивать команды одну за другой. С носовой палубы донесся голос капитана:
– Корабль! Ну-ка заткнись! Это приказ!
К ее полному и окончательному изумлению, Совершенный повиновался. Странно, но он хорошо слушался руля и не противился дружному усилию гребцов в шлюпках, помогавших ему скорей развернуться. Медленное течение реки и ночной ветер были на стороне беглецов. Альтия металась туда и сюда, молясь про себя, чтобы Совершенный не сбился с фарватера и без помехи прошел по узкой реке. У нее над головой, словно распускающиеся цветы, разворачивались широкие паруса. Начиналось бегство из Делипая.
ГЛАВА 15
КОРАБЛЬ-ЗМЕЯ
Белый змей либо мрачно молчал, либо злобно язвил, никому не давая пощады. Его спрашивали, как зовут, но он не говорил имени. Имена, сказал он, умирающим червям ни к чему! Когда же Теллар пристал к нему, добиваясь ответа, белый в конце концов рявкнул:
– Падаль! Называй меня Падаль! Так и тебя самого очень скоро будут называть те, кто тебя переживет! Все мы гнием заживо, мы – мертвая плоть, которая зачем-то еще дышит! Зови меня Падаль, а я каждому буду отвечать: «Чего тебе, Труп?»
Сам он именно так и стал обращаться к тем из Клубка, кто с ним заговаривал. Ничего смертельного, но раздражение немалое. И притом каждодневное. Сессурия как-то сказал даже: не надо, мол, было нам с ним встречаться. И уж подавно – выпытывать у него о Той, Кто Помнит!
Белому невозможно было доверять. Он крал пищу у тех, кому удавалось схватить что-нибудь съедобное. Его любимой уловкой было тихонько подкрасться к удачливому охотнику – да и цапнуть сзади, либо неожиданно ударить хвостом так, чтобы тот от испуга и неожиданности разжал челюсти. Добыча при этом выпадала, он подхватывал ее и поедал сам. Зато он не считал нужным следить за собственным ядом для глушения рыбы и вольно испускал его из гривы, когда все устраивались на ночлег. И это при том, что спал он в самой середине Клубка. Там было место вожака, а Моолкин считал необходимым по ночам придерживать белого, чтобы тот не попытался удрать.
Днем же белый вел Клубок за собой. И уж конечно не упускал ни единого случая поиздеваться. Он либо плелся как полудохлый, подолгу пробуя воду различных течений и во всеуслышание недоумевая, куда это все плывут, либо мчался так, словно желал всех загнать насмерть, и слушать не желал никаких просьб об отдыхе. Моолкин повсюду следовал за ним как тень, но даже ему это давалось с трудом. Дня не проходило без того, чтобы Падаль (так и вправду прозвали белого) не оскорблял вожака, подзуживая его на убийство. Все шло в ход: от оскорбительных поз до разлития ядов. Будь на месте Моолкина Шривер, она давным-давно придушила бы негодника. Однако Моолкин недаром был вожаком. Он не давал воли ярости даже тогда, когда несчастное создание принималось вслух издеваться над его великой мечтой. Он лишь с силой бил хвостом, а золото ложных глаз разгоралось, как утреннее солнце над морем. Белого он не только не трогал, но даже не пробовал ему пригрозить. Называвший себя Падалью слишком страстно стремился к смерти. Его только обрадовали бы угрозы.
За это великодушие Падаль платил ему самой черной неблагодарностью. Он упорно не желал
