не отражал никаких чувств.
– Объяснений не будет, Лавой. Да они тебе и не нужны. Старпом попытался прикинуться невинной овечкой.
– Уж и не знаю, кэп, что тебе такого нехорошего про меня наговорили. И кто именно наговорил, – произнес он с видом великомученика. – Я и в мыслях ничего худого никогда не держал. Ну а как прикажешь мне свою работу дальше исправлять, если ты намерен вот так встревать во все дела между мной и командой? Что мне, к примеру, делать, если корабль надумает ко мне обратиться? Мимо ушей пропускать? А как я могу, если…
Больше всего Брэшену хотелось безотлагательно свернуть ему шею. Однако он даже не двинулся с места: достоинство капитана – превыше всего.
– Если твоя работа тебе не по силам, Лавой, ты так и скажи. Я тебя живо от должности отрешу и плохого слова не вымолвлю. А толковых ребят у нас предостаточно.
– А всех толковей – та бабенка Вестрит, – ответил старпом. В его глазах плескалась самая что ни есть черная ярость. – Хочешь ее на мое место продвинуть? Ну так я тебе вот что скажу. Она в старших помощниках и одной вахты не продержится. Люди ее нипочем не примут, и все! Ты можешь притворяться сколько угодно, будто у нее кишка для этого не тонка, но я-то уж знаю! Она…
– Довольно, – перебил Брэшен. – Я сказал тебе все. Ступай.
Сидеть в кресле и сохранять видимое спокойствие было все трудней, и единственная причина, по которой он не вздул Лавоя непосредственно здесь и сейчас, была очень простой: Брэшен отлично знал, что колотушками этого человека ничему не научишь. Он все равно не сделает выводов, лишь затаит злобу.
– Лавой, – сказал он. – Помнишь, я взял тебя к себе, когда ты всюду получал от ворот поворот? Я честно предложил тебе возможность исправить скверную репутацию, которая за тобой тянется. У тебя по- прежнему есть такая возможность. Вкалывай на полную катушку и стань блестящим старпомом, задатки которого я, по-моему, в тебе разглядел. Но на большее, пока ты под моим началом на этом корабле, не претендуй. Приказывать буду я. Твое дело – смотреть, чтобы мои распоряжения должным образом исполнялись. Вот и все, что от тебя требуется. Не справишься – я тебя выгоню на берег при первой возможности. Простым матросом ты мне здесь не нужен, потому что из-за твоего нрава из этого все равно ничего не получится. Вот так. Поразмысли о том, что я тебе сказал. А теперь ступай.
Лавой молча и свирепо таращился на него, полагая, вероятно, будто держит «страшную» паузу. Затем повернулся и направился к двери. Голос Брэшена догнал его уже у порога:
– Мне по-прежнему хотелось бы, чтобы этот разговор остался чисто между нами. Полагаю, ты также в этом заинтересован.
– Ясно, кэп, – отозвался Лавой. Никакого особого согласия он тем самым, впрочем, не выразил. Просто дал понять, что слышал сказанное капитаном. И все.
Дверь за ним затворилось.
Брэшен обмяк в своем кресле. У него вся спина ныла от пережитого напряжения. И, главное, было бы ради чего: проблем-то на самом деле меньше не стало. Ну вот разве что сколько-то времени сумел выиграть. Он попробовал улыбнуться. Вышла кривая гримаса.
«Если учесть мою удачливость, может, до Делипая как-нибудь и продержусь. А уж там все точно к такой-то матери развалится!»
Он еще посидел за столом, обдумывая самое последнее дело, запланированное на этот вечер. Итак, он переговорил с Совершенным и словесно пободался с Лавоем. Осталось обсудить кое-что с Альтией, и при одной мысли об этом Брэшену делалось худо. Ему упорно лезло в голову насмешливое замечание корабля. От ярости Альтии Совершенного, по его словам, «то в жар, то в холод бросало». Брэшен догадывался, что именно носовое изваяние имело в виду. И не видел причин сомневаться в правдивости его слов. Он долго собирался с духом, чтобы позвать к себе Альтию Для разговора. Потом решил обождать до конца ее вахты. Так, наверное, будет лучше всего.
Усевшись на койку, Брэшен стащил сапоги, расстегнул рубашку и вытянулся во весь рост. Ему требовалось отдохнуть, но сон не шел. Он попытался представить себе, как они явятся в Делипай. И что лично он, Брэшен, будет там делать. Картина получалась бледная и неинтересная. Призрак Альтии, впадающей то в жгучую, то в леденящую ярость, властно заслонял самые грозные пиратские тени.
Боялся же Брэшен вовсе не тех оскорбительных слов, которые она могла в запале бросить ему в лицо. Просто молодой капитан понимал, насколько отчаянно жаждет любого предлога побыть с нею наедине.
И вот эта-то сердечная жажда всего более и пугала его.
Дождь был очень противным, холодным, неудержимо лезущим под непромоканец. Однако ветер оставался ровным и внезапными шквалами не грозил. Поэтому Альтия поставила к штурвалу Сайпроса; нынче ночью от рулевого требовалось не особенно много. Держать заданный курс, и никаких особых хлопот.
Йек смотрела вперед, стоя на баке. В воде могли запросто оказаться топляки, смытые потоками дождя с берегов ближайшего острова. Йек же отличалась острым зрением и отменной способностью высматривать именно такие опасности. Уж кто-кто, а она сумеет вовремя предупредить рулевого. Да и Совершенный предпочитал, чтобы впередсмотрящим на баке стояла именно Йек. Хоть Брэшен и запретил команде всякую болтовню с носовым изваянием, женщина с севера даже и молчать умела как-то так, что ему не было одиноко.
Альтия расхаживала по палубе, зорко приглядывая за своими подначальными, и занималась пережевыванием собственных жизненных невзгод. Брэшена она из списка этих невзгод волевым решением исключила. И так уже она совершила немалую ошибку, позволив мужчине на некоторое время отвлечь себя от стремления к своим истинным целям. Что ж, зато теперь она знала, какого мнения он о ней на самом деле придерживался. Большое спасибо. Отныне можно было со спокойной душой забыть о нем и начать устраивать свою настоящую жизнь.
Как только она изгоняла Брэшена из круга своих мыслей, думать сразу становилось яснее и легче.
Со дня битвы с пиратами она предъявляла к себе все более высокие требования. Пусть Брэшен сколько угодно считает ее слабой и неспособной. Важно было лишь то, что она сама о себе думала. И отныне для нее существовал лишь корабль и работа. Управляя своей вахтой, Альтия как следует подтянула дисциплину – но не зуботычинами и затрещинами, как Лавой. Ей хватило самой обыкновенной настойчивости. Она давала распоряжение – и неукоснительно добивалась, чтобы оно было исполнено, причем в точном соответствии с ее словом. Это помогло ей выявить сильные и слабые стороны подчиненных. Симой, например, не слишком скор на подъем, зато сущий кладезь знаний о кораблях. К тому же в первые недели плавания пожилой матрос, любивший приложиться к бутылочке, очень страдал от сухого закона, установленного на корабле. Потому-то Лавой в итоге и спихнул старика Альтии: для него Симой был бесполезной обузой, притом с вечно трясущимися руками. С тех пор прошло время. Морской ветер повыдул из мозгов Симоя многолетний винный отстой, старый моряк приободрился и стал матросом ничуть не хуже других. А уж по части вязания узлов и обращения с концами вообще оказался мастером непревзойденным.
Лоп был, мягко говоря, простаком. Едва дело касалось принятия даже самых простых решений, особенно при бедственных обстоятельствах, – и он самым жалким образом терялся. Но дай ему однообразную и нескончаемую работу, пусть сколь угодно тяжелую, – и тут-то неутомимому Лопу не было равных.
Йек была ему полной противоположностью. Быстрая, сметливая, она обожала риск и новизну, монотонная же работа ей быстро надоедала, и она начинала работать шаляй-валяй.
Ну и так далее.
Альтия втайне гордилась, что в точности знает, кого из своих людей к какой работе приставить, чтобы комар носа не подточил. В самом деле, вот уже целых два дня она никого ни разу не выругала. Это ли не свидетельство?
Короче, Брэшену было решительно нечего делать на палубе во время ее вахты; капитан мог спать, как все нормальные люди. Альтия еще поняла бы (и простила) его внезапное появление при бушующем шторме, когда работа сделалась бы авральной, а положение – угрожающим. Сейчас погода стояла, прямо
