добраться до ванной, но сестры в это время обедали, поэтому ей пришлось ждать и ждать.
Когда мать подошла ко мне, я сказала:
– Послушай, мама, этой женщине нужно в ванную. Может быть, ты поможешь ей, ты ведь так хорошо ухаживаешь за папой. Помоги ей или позови сестру, а я схожу к отцу.
Мама, сердобольность которой всегда распространялась на окружающих, отвезла женщину в ближайший туалет. Потом я узнала, что эта женщина перенесла удар вскоре после рождения первого ребенка, когда ей было тридцать пять лет. Сейчас ей стукнуло тридцать восемь, и она была почти полностью парализована.
Пока мать занималась с этой женщиной, я вошла в палату отца и сразу же почувствовала: что-то не так. Он очень высоко натянул на себя простыни и одеяла, они почти скрывали его подбородок. Он глядел на меня с видом побитой собаки, с очень виноватым выражением в глазах. Я никогда не видела у отца такого выражения.
Когда я поближе подошла к кровати, то обратила внимание, что будильник, который я принесла ему в больницу, исчез с тумбочки, стоявшей у постели. Глядя туда, где он был, я сказала папе:
– Ты сделал что-то нехорошее, да?
Он посмотрел на меня с еще более виноватым видом.
Я стянула с него простыню и увидела глубокие порезы у него на шее. Я еще дальше откинула простыни – на запястье правой руки, парализованной, были кровавые царапины. Распахнув пижаму, я нашла порезы и около сердца.
Тогда я поняла, почему исчез будильник. Он был под подушкой. Должно быть, отец схватил его здоровой рукой, попытался разбить о раму кровати стекло и покончить с собой.
Он, должно быть, точно знал, какими продолжительными и ужасными будут страдания, и не только для него, а и для близких. Он не хотел быть ни для кого обузой и совершил этот поступок в приступе отчаяния.
Я помню, как мама рассказывала мне, что он умолял ее сделать ему фатальный укол. Но как многие, выступающие против эвтаназии, она всегда надеялась, что будет найдено исцеляющее лекарство, и не могла превратить себя в орудие смерти. И вот он все еще жил. Какой долгий и жестокий конец.
10. ВОСПОМИНАНИЯ: ПИЯ
Будучи с отцом, я вспомнила о близкой подруге по имени Пия, которая когда-то у меня была. С пятнадцати лет мы росли вместе и были неразлучны. Мы учились в одной школе и ежедневно ездили туда и обратно на велосипедах.
Пия не была очень хорошенькой. Ее изюминка заключалась в прекрасных вьющихся на африканский манер белокурых волосах, которые в те дни не были очень-то модны.
– Ты точно знаешь, что в тебе нет негритянской крови? – шутливо спрашивали мы ее. Она пыталась выпрямить свои волосы, но мы уговаривали, чтобы она оставила их так, как есть.
Пия вышла из большой реформистской голландской семьи, в которой было десять детей. Ее родители не были достаточно хорошо обеспечены. Пию одевали просто, но со вкусом.
В один из летних дней, когда нам было шестнадцать лет, мы ехали на велосипедах, и я заметила, что несмотря на хороший загар Пия выглядит очень бледной и усталой. Ее нос и щеки были особенно бледны, и это бросалось в глаза.
– Не принимай близко к сердцу, все пройдет, – сказала я. – Давай слезем с велосипедов и побалуемся мороженым.
Покончив с мороженым, мы пешком отвели велосипеды к школе, потому что Пия все еще чувствовала себя плохо. Я спросила, может, она спать ложится поздно.
– Нет, – ответила она. – Я теперь ложусь спать очень рано. Последние несколько месяцев я чувствую страшную усталость. Я не знаю, что это такое!
Она очень усердно занималась: нам предстояло учиться еще два года. Пия была средней ученицей и не могла выдерживать чрезмерную нагрузку. Наши учителя хорошо относились к ней и делали ей поблажки, если у нее что-то не получалось, за старательность.
Мы с ней великолепно уравновешивали друг друга. Пия была тихоней; я – любознательная непоседа. Она была всегда ласковой – и никогда противной. Я – непослушный и необузданный подросток, всегда откалывала номера, развлекала, как могла, класс, паясничала и вертелась волчком по всей школе.
Несмотря а, может, и благодаря разнице в характерах, мы были хорошими подругами, и я испытывала беспокойство за Пию. Однажды по пути в школу она упала в обморок. Затем это повторилось.
– Пия, – ругала я ее, – ты должна об этом рассказать родителям.
– Нет, – стояла она на своем, – не буду говорить родителям. Не буду пугать их.
– Пия, послушай, мой отец врач, – настаивала я. – Я хочу, чтобы, он посмотрел тебя. Я хочу, чтобы он тебя тщательно проверил.
Я в конце концов победила. Мой отец (а он тогда был в добром здравии и имел обширную практику) подверг Пию тщательному осмотру и был очень удручен результатами. Пия несколько раз обедала у нас, и отец знал, что она одна из моих самых близких подруг. Но он сказал мне правду, ей осталось недолго жить. И он заставил меня поклясться, что я не скажу никому об этом.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я.
– Я не дал бы ей больше года, – ответил он. – Ей нужно прийти ко мне на обследование еще раз, прежде чем я поставлю окончательный диагноз. Думаю, что это лейкемия. Я буду вынужден поставить в известность ее родителей.
Он направил Пию в больницу, где она могла пройти курс лечения у специалиста.
Я помню, как угасала Пия. Она худела и худела, становилась все более апатичной. Каждый месяц из-за слабости она не ходила в школу по меньшей мере неделю.
Затем ее стали пичкать лекарствами, в результате чего она лишилась великолепных курчавых густых волос, которыми так гордилась. Они стали вылезать клочьями.
Дальше было хуже; ее шея, бедра и руки стали опухать, а тело оставалось худеньким. Ей объяснили, что это результат инъекций.
Наступил день, когда она наконец сказала нам – одноклассникам и своей любимой учительнице- географичке, что уже нет смысла хранить тайну… она умирает от лейкемии. Все были потрясены и не знали, куда спрятать глаза; осознавали, это может быть правдой, но отказывались принимать ее.
– Ты сошла с ума, Пия? – сказали ей. – У тебя нет никакой лейкемии. Это просто какая-то разновидность гемофилии. Тебе нужно есть как можно больше мяса и яиц и позволить докторам колоть тебя, сколько нужно. Ты разве не заметила, что уже потолстела?
– А как насчет моих волос? И поправилась я странным образом, это только обезобразило меня. Сейчас у меня шея, как у здорового быка.
Это была правда: она выглядела очень плохо. Глаза стали мутными, как у рыбы, и прятались в складках опухших щек. Когда она улыбалась, глаза вообще превращались в узкие щелочки.
– Я знаю, что едва ли доживу до семнадцати лет, – объявила она. – Я сама установила себе этот срок. Лучше, если я скажу об этом врачам, чтобы они не лгали мне больше. Я хочу, чтобы врачи прямо сказали, сколько мне осталось жить. Я читала в книгах о симптомах моей болезни и уверена, что это лейкемия.
Что мы могли ответить ей? А Пия становилась все более религиозной и начала читать Библию днем и ночью.
За месяц до того, как она умерла, у нее в груди и в желудке появились опухоли. Помимо крови, все ее тело было поражено раком. Опухоли появились под мышками и на шее. Она лежала в больнице в ожидании смерти.
Пия неоднократно сравнивала смерть с большими черными грозовыми облаками, столь обычными
