весь транспорт, за исключением редко попадавшихся аристократических «мерседесов», «феррари» или «ягуаров». Внезапно на повороте я очутилась на двух колесах рядом с тысячефутовой пропастью. Я сбросила скорость, пользуясь тормозами, как меня учили; и управление машиной и то, как она меня слушалась, доставили мне удовольствие, которое я раньше никогда не испытывала в огромных американских машинах. Это была такая встряска, что когда я въехала на окраины Женевы, я ощущала себя чувственно возбужденной.
Это наводит меня на другую мысль. Что же такое заключено в движении, если оно располагает женщину к эротике? Я знавала девушек, которые на суше были также активны, как испорченные стиральные машины, а стоило им только ступить на палубу корабля, как они превращались в бредовых нимфоманок. По одной теории, слышала я, это объясняется постоянной ритмичной работой судовых двигателей, которая синхронизирована с собственным ритмом цикла женщины, что вызывает в ее подсознании цепную реакцию раскрепощения от всех подспудно хранившихся запретов. Возможно, то же самое для стюардесс представляют собой реактивные двигатели, чем и объясняется их легендарная возбудимость.
Однако, вернемся к Женеве: я ехала так быстро, что оказалась там на два часа раньше, припарковала машину, прошлась пешочком и посмотрела витрины магазинов.
Женева – традиционная международная столица, остаток тех времен, когда в ней располагалась Лига Наций; тогда считали, что центральное всемирное правительство сможет предотвратить все войны на свете. Одновременно с Лигой Наций в городе обосновались многочисленные международные организации, и вот они вкупе с банками и являются основой города. Городские виды и витрины были так привлекательны, что я опоздала на пятнадцать минут к назначенному сроку. Андреас ждал меня в баре, и его нетерпеливые пальцы нервно отстукивали дробь по стойке. Он уже выписался из гостиницы и ожидал, когда же отправится в Мегеве.
Он поцеловал меня в щеку (в монастырских холлах отеля «Президент» любое другое проявление чувств рассматривалось бы как недозволенное проявление сексуального эксгибиционизма), и мы оба пропустили по рюмочке – для меня обычный апельсиновый сок со льдом.
Я чувствовала себя измотанной после дороги и хождения по магазинам и умирала от желания принять душ и освежиться. Но поскольку Андреас уже сдал свой номер в гостинице, я была вынуждена сесть в машину и продолжить путешествие под лучами палящего солнца. До Мегеве поездка через французскую границу заняла час и пятнадцать минут.
Он ехал в своем автомобиле, а я следовала за ним в своем «фиате», стараясь благополучно миновать опасные скалы на горной дороге и в то же самое время не отставать от мощного «мерседеса». Я совсем была не в форме для конечного этапа путешествия в этот день, и когда мы наконец добрались до Мегеве, мои нервы были расшатаны, как пружины в кровати. (Ну вот, опять я только и думаю о кровати!)
Но я несколько была утешена самим видом города Мегеве, красивого, как на почтовой открытке, и даже отличающегося некоторым шиком. Он был расположен на склоне горы, откуда открывался захватывающий дух вид. (Если вы когда-нибудь видели фильм «Шарада», то начальная сцена была отснята в Мегеве.)
Узкие улочки, застроенные домами из дерева и черепицы в типично альпийском стиле, давали ощущение изнеженной роскоши. А гостиницы, наполненные изощренными приспособлениями для катания на лыжах, и ожидающие вскоре любителей зимнего спорта, светились аурой дорогостоящей простоты. Здесь было не менее девяноста двух отелей и одно казино. Некоторые из отелей были закрыты на лето с тем, чтобы позднее, с началом лыжного сезона, распахнуть свои двери. Их хозяева одновременно владели некоторыми заведениями в Сен-Тропезе и поэтому могли извлекать прибыль как летом, так и зимой. Обычно обоими городами распоряжалась одна и та же теплая компания, хотя Мегеве почти в два раза дороже и шикарнее, чем Сен-Тропез. Пенсионерам там делать нечего.
Хотя мы и приехали в период межсезонья, все-таки это было чудесное место для отдыха – жар летнего солнца уравновешивался настолько бодрящим, до звона в ушах насыщенным кислородом воздухом, что было трудно удержаться от послеобеденного отдыха. А обед был всегда обилен, потому что в такой обстановке развивается бешеный аппетит. Прозрачность и чистоту воздуха следовало ожидать – мы находились на высоте 1500 метров – почти пяти тысяч футов – над уровнем моря; та высота, на которой ваши легкие начинают жаловаться на лишнюю работу, которую им приходится выполнять для вдыхания кислорода.
Андреас и я остановились, чтобы выпить, в гостинице «Мои Блан» (название взято от горной вершины того же имени), и хозяин очень тепло встретил нас, расцеловав меня в обе щеки. Очевидно, что Андреаса здесь хорошо знали и уважали. Хотя он и жил здесь уже в течение трех лет, местные жители все еще считали его загадкой. А тихие, спокойные люди, окруженные тайной, всегда пользуются наибольшим уважением. Никто не знает, насколько важными персонами они могут оказаться.
Андреас получал удовольствие от своей анонимной жизни в горном замке.
– Ксавьера, есть только одна вещь, о которой мне следовало бы предупредить вас, – пробормотал он за коктейлем. – В доме будет жить недолгое время моя мать, где-то около недели. Но пусть это вас не беспокоит.
– А почему я должна беспокоиться об этом?
– Просто мы с ней не виделись четырнадцать месяцев. И вы знаете, как чувствительны матери на этот счет.
Он сказал это таким образом, что было ясно: он явно неодобрительно относится к матерям. Он сказал, что она живет в городе Комо в Италии, присматривая за своей матерью, которой было девяносто семь лет. Он никогда не был в хороших отношениях со своей семьей, особенно после смерти отца. Тот умер, когда Андреасу было всего тринадцать лет.
– Я испытывал страшное одиночество. У меня не было ничего общего с двумя женщинами, матерью и бабкой, живущими со мной в доме. И хотя я рад, что они мне дали самое лучшее образование, какое могли, не думаю, что сумею простить матери ту католическую чепуху, в которую я должен был верить и которая разрушила оба моих брака. Это пуританский бред. Потребовались годы, чтобы очиститься от него, и мне трудно оправдать мать.
Я позволила разговору на эту тему умереть естественной смертью, потому что сама тема не вызывала во мне охоты продолжать ее; мы покончили с напитками, покинули отель и направили наши автомобили к дому Андреаса, расположенному высоко в горах.
По обе стороны извилистой дороги стояли прелестные дома, принадлежащие известным предпринимателям, кинозвездам и прочим знаменитостям, для которых налог на землю значил не более, чем сдача мелочью.
Вскоре мы прибыли в самый высокий и большой шале – Андреаса. Когда въезжали в проезд, в котором уже стояли джип и белая спортивная машина, его мать открыла дверь и приветствовала нас. Это была здорового вида приветливая женщина в новом до колен платье, которая сразу же обняла сына, явно проявляя большую любовь к нему.
Он к ней отнесся с прохладцей, и это огорчило меня, потому что она казалась очень доброй и любящей. Я чувствовала, что он должен позволить кануть в Лету ошибкам прошлого.
Дом был превосходен! На втором этаже имелось пять спален, каждая со своей ванной, туалетом, душем и биде. Из любой спальни можно было обозревать панорамный вид на долины. Кровати были воистину королевского размера, на чем Андреас при его богатырском росте, естественно, должен был настаивать, и они были покрыты не одеялами, а пуховыми накидками. Эти пуховики, давно уже распространенные в Европе, только сейчас стали находить признание в Северной Америке, и, я думаю, они во многом превосходят обычные одеяла. Они теплее и в то же время более удобны, поскольку легкие.
С первого этажа наверх, на открытую галерею, вели две узкие винтовые лестницы; с галереи открывался вид на гостиную, коридор и общие жилые апартаменты. Обстановка, здешняя – смесь антиквариата с тяжелыми деревянными столами, скамейками и креслами, которые традиционны для данной местности.
Помимо этого имелись медные кувшины, подсвечники и железные умывальники, все очень старые, однако, хорошо гармонировавшие с окружающим и создающие ощущение простоты и современной
