далёким от меня. Часто у меня возникали любопытные телесные ощущения: мне казалось, что мои руки принадлежали какому-то отдалённому телу, точно не ясно, моему ли собственному или нет.
После прекращения первого эксперимента в темноте, я немного прогулялся по комнате, но неуверенно держался на ногах и снова почувствовал себя нехорошо. Мне стало холодно, и я поблагодарил наблюдателя, когда он накрыл меня одеялом. Я чувствовал себя непричёсанным, небритым и немытым. Комната казалась чужой и пространной. Затем я присел на корточках на высокий табурет; в этот момент мне подумалось, что я сидел там, как птица на насесте.
Наблюдатель сказал, что я выгляжу никудышно. Он казался удивительно приятным. У меня были маленькие, изящной формы руки. Когда я мыл их, то это происходило далеко от меня, где-то снизу и справа. Я сомневался в крайне важном для меня вопросе, были ли эти руки моими собственными.
В ландшафте за окном, хорошо мне знакомом, многое изменилось. Теперь, помимо галлюцинаций, я мог видеть и реальность. Позднее это стало невозможным, хотя я и осознавал, что реальность была иной.
Бараки и гараж, стоящий слева перед ними, внезапно превратились в разнесённый на куски руинный пейзаж. Я видел разлом стены и торчащую арматуру, несомненно, навеянные воспоминаниями событий войны в этой местности.
На однообразном широком фоне я продолжал видеть фигуры, которые пытался зарисовать, но не смог продвинуться дальше грубых набросков. Я видел неимоверно пышные скульптурные орнаменты в постоянных превращениях, в непрерывном течении. Они напомнили мне о всевозможных чужих культурах, я узнавал мексиканские, индейские мотивы. Посреди решётки маленьких перекладинок и ответвлений возникли маленькие карикатурки, идолы, маски, странно вдруг перемешавшиеся с детскими рисунками людей. Темп убавился по сравнению с экспериментом в темноте.
Эйфория теперь исчезла. Я стал подавленным, особенно во время последовавшего второго эксперимента в темноте. Так же, как и во время первого эксперимента, галлюцинации ярких светящихся цветов сменялись с большой скоростью; на этот раз преобладали голубой, фиолетовый и темно-зелёный. Движение крупных образов было медленнее, плавнее, спокойнее, хотя и они были построены из мелких рассеянных «элементарных частиц», которые струились и кружились вихрями. В течение первого эксперимента в темноте, волнение часто проникало в меня; теперь оно шло прямо от меня в центр картины, где появился засасывающий рот. Я видел гроты с удивительными размывами и сталактитами, напомнившие мне детскую книгу «Im Wunderreiche des Bergkonigs» (В волшебном царстве короля гор). Возникла чёткая сеть из арок. По правую сторону, вдруг появился ряд навесных крыш; я вспомнил о вечерней поездке домой во время военной службы. Это подразумевало под собой именно поездку домой: больше не осталось ничего похожего на отправление в путь или на любовь к приключениям. Я чувствовал себя защищённым, окутанным материнской заботой, я был спокоен. Галлюцинации больше не были захватывающими, но скорее мягкими и ослабшими. Немного позже я ощутил, что обладаю той же самой материнской силой. Я испытывал склонность, желание помочь, и вёл себя в дешёвой преувеличенной манере, когда дело касалось медицинской этики. Я осознал это и смог остановиться.
Но подавленное состояние ума сохранилось. Я снова и снова пытался увидеть светлые и радостные образы. Но бесполезно – всплывали только тёмные голубые и зеленые мотивы. Мне очень захотелось увидеть яркий огонь, как в первом эксперименте. И я действительно его увидел; однако, это были жертвенные огни на мрачной зубчатой стене крепости, стоявшей вдалеке, на осенней вересковой пустоши. Однажды мне удалось увидеть яркий восходящий сноп искр, но на середине подъёма он превратился в массу безмолвно движущихся пятен с павлиньего хвоста. На протяжении эксперимента я был очень поражён тем, что состояние моего ума и тип галлюцинаций находились в стойкой и неразрывной гармонии.
В течение второго эксперимента в темноте я обнаружил, что случайные шумы, а также шумы, целенаправленно создаваемые наблюдателем эксперимента, одновременно вызывали перемены в оптическом восприятии (синестезия). Точно так же, и надавливание на глаза создавало изменения визуальных ощущений.
К концу второго эксперимента в темноте я начал наблюдать сексуальные фантазии, которые были, однако, совершенно размытыми. Я никак не мог испытать сексуальное желание. Я хотел увидеть изображение женщины; появилась только грубая современная примитивистская скульптура. Она казалась абсолютно неэротичной, и её формы сразу же сменились дрожащими кругами и петлями.
После второго эксперимента в темноте я чувствовал себя онемевшим и физически нездоровым. Я покрылся потом и был истощён. Я был очень рад, что не пришлось идти в столовую, чтобы пообедать. Лаборант, который принёс нам еду, казался мне маленьким и далёким, таким же утончённым, как и наблюдатель эксперимента.
Около 3:00 дня я почувствовал себя лучше, и наблюдатель мог продолжить свою работу. С некоторым усилием мне удалось делать заметки самому. Я сел за стол, хотел почитать, но не мог сконцентрироваться. Один раз я показался самому себе как бы образом из сюрреалистической картины, конечности которого не были соединены с телом, а были скорее нарисованы где-то поблизости…
Я был в депрессии и с интересом думал о возможности самоубийства. С каким-то ужасом я понимал, что эти мысли мне весьма знакомы. Казалось странно самоочевидным, что подавленный человек совершает самоубийство…
На пути домой и вечером я был до краёв наполнен событиями утра и снова впал в эйфорию. Я испытывал неожиданные, поразительные вещи. Мне казалось, что целая эпоха моей жизни втиснулась в несколько часов. Я чувствовал искушение повторить эксперимент.
На следующий день я был безразличен в своём мышлении и действиях, мне было трудно концентрироваться, я чувствовал апатию… Небрежное, немного сноподобное состояние продолжилось и после полудня. Мне было очень сложно сколько-нибудь связанно рассуждать на простые темы. Я ощущал нарастающую общую усталость, растущее сознание того, что мне приходится возвращаться в повседневную реальность.
На второй день после эксперимента пришло состояние нерешительности… Слабая, но отчётливая депрессия ощущалась на протяжении следующей недели, ощущение, которое, конечно же, лишь косвенно могло относиться к ЛСД.
ЛСД Картина действия ЛСД, полученная в этих первых исследованиях не была новой для науки. Она во многом совпадала с широко известным описанием мескалина, алкалоида, который исследовался в самом начале века. Мескалин это психоактивное вещество мексиканского кактуса Lophophora williamsii (син. Anhalonium lewinii). Этот кактус ещё с доколумбовых времён использовался американскими индейцами, и поныне он все ещё употребляется как священное снадобье в религиозных церемониях. В своей монографии «Фантастикумы» (издательство Georg Stilke, Berlin, 1924) Л. Левин подробно описал историю этого растения, которое ацтеки называли пейотль. В 1896 А. Хаффтером из кактуса был выделен алкалоид мескалин, а в 1919 Э. Спат установил его химическое строение и воспроизвёл его при помощи синтеза. Он стал первым галлюциногеном или фантастикумом (как называл этот тип действующих веществ Левин), который был получен как чистое вещество, доступное для изучения изменений чувственного восприятия, умственных иллюзий (галлюцинаций) и изменений в сознании, вызываемых химическим путём. В 20-х годах К. Берингер повёл обширные эксперименты с мескалином на животных и человеке и обстоятельно описал их в своей книге Der Meskalinrausch (Интоксикация мескалином) (издательство Julius Springer, Berlin, 1927). Так как эти исследования не нашли никакого медицинского применения мескалина, интерес к этому активному веществу ослаб.
С открытием ЛСД, исследования галлюциногенов получили новый толчок. Новшеством ЛСД по отношению к мескалину была его высокая активность, измерявшаяся другими порядками. Действующая доза мескалина, от 0.2 до 0.5 г, сравнима с 0.00002-0.0001 г ЛСД; другими словами, ЛСД примерно в 5000- 10000 раз активнее мескалина.
ЛСД уникален среди психотропных веществ не только благодаря своей высокой активности в количественном смысле. Это вещество значимо также качественно: оно весьма специфично, поскольку его
