Сталиным…
Возвращаясь в ночь на 30 июля в свой загородный дом, Сталин был в тяжелом настроении – потеря Смоленска, судьба Киева не давали ему покоя.
Вспомнив с раздражением об инциденте с Жуковым, он старался не думать больше об этом и сосредоточиться на предстоящей завтра встрече с посланцем Рузвельта – Гарри Гопкинсом.
– … Я приехал как личный представитель президента, господин Сталин, – сказал Гопкинс, садясь на указанное ему место за длинным столом и стараясь говорить так, чтобы слова его звучали как можно менее торжественно. – Мне хотелось бы изложить вам некоторые общие взгляды президента на происходящие события.
Сталин, сидевший напротив Гопкинса, молча кивнул.
Американец говорил резкими, короткими фразами. И переводчик, тщательно подражая его интонации, чтобы Сталин мог получить полное впечатление, переводил английские слова на русский почти синхронно, откликаясь, точно эхо.
– Президент считает Гитлера врагом человечества… – звучало в ушах Сталина. – Он видит свой долг в защите демократии… Он желает помочь Советскому Союзу в борьбе против Германии…
«Кто же он все-таки такой, этот Гопкинс?» – думал Сталин, Американец импонировал ему своей суховатой, лишенной пафоса манерой говорить. Но, может быть, это только игра, попытка покорить собеседника чисто внешними средствами?.. Говорят, что этот Гопкинс пользуется несомненным влиянием на Рузвельта. Почему? И какова подлинная цель его приезда? Выяснить, не находится ли Советский Союз на грани полного поражения? И в зависимости от этого решить, есть ли смысл нам помогать? Каковы подлинные намерения Рузвельта и в какой мере они согласованы с Черчиллем, у которого Гопкинс был совсем недавно?
Сталин слушал, не спуская с Гопкинса внимательного, пристального взгляда, стараясь не только не пропустить ни слова из того, что тот говорил, но и проникнуть в его невысказанные мысли.
А Гопкинс, делая паузы между четкими, короткими фразами, говорил сейчас о том, что не является дипломатом, что миссия его неофициальная и что он не имеет полномочий для заключения каких-либо формальных договоров…
Эта фраза насторожила Сталина, хотя он не выдал своих чувств ни одним движением, по-прежнему спокойно и уважительно слушая Гопкинса. Просто его последние слова напомнили Сталину, как два года тому назад в Москву приезжали английская и французская делегации якобы для заключения оборонительного союза против Гитлера. В ходе переговоров выяснилось, что полномочий у них нет никаких, да и стремились они к одному – чтобы переговоры закончились безрезультатно.
Что же означают слова Гопкинса? Хочет ли он сказать, что его миссия является лишь предварительной или, наоборот, что он готов решать вопросы по-деловому, отбросив дипломатические условности?
Гопкинс умолк. Переводчик поспешно перевел его последние слова:
– …президент желает не только оказать Советскому Союзу всю возможную помощь, но и сделать это в максимально короткий срок.
Сталин наклонил голову в знак того, что понимает и одобряет намерения президента, но продолжал хранить молчание.
Гопкинс обменялся взглядом с сидящим несколько поодаль Штейнгардтом, потом снова внимательно посмотрел на человека в серой, наглухо застегнутой куртке.
Он попытался прочесть тайные мысли Сталина на его лице. Однако это лицо со следами оспы на щеках было непроницаемо.
Сталин медленно опустил руку в карман и вынул небольшую изогнутую трубку.
«Интересно, какую он курит трубку?» – подумал Гопкинс. Он скользнул по ней взглядом и убедился, что это, во всяком случае, не «Донхилл» и не «Чарритон». В Штатах или в Англии любой человек, занимающий высокое положение, если бы и курил трубку, то, конечно, одной из этих прославленных фирм.
Сталин не закурил трубку, а просто зажал ее в кулаке и снова молча, хотя и доброжелательно посмотрел на американца.
«Видимо, он не доверяет мне, – подумал Гопкинс, именно так истолковав молчание Сталина. – Что ж, по-своему он прав. Я для него представитель чуждого мира. Я приехал из страны, политические деятели которой, не говоря уже о газетах, из года в год поносили его самого и его страну. Сегодня они хором пророчат им гибель…»
«Но, может быть, – неожиданно пришла в голову Гопкинса мысль, – он думает сейчас о том, что если бы намерения президента были серьезными, то он прислал бы в Москву не меня, а кого-либо из официальных высокопоставленных лиц? Скажем, государственного секретаря или министра обороны?..»
– Я хочу сказать еще несколько слов, – решительно произнес Гопкинс, – на этот раз о себе. Мне трудно объяснить свое место в нашей стране. Однако президент оказывает мне доверие. И если бы я сомневался, что он внимательно прислушается к тому, что я доложу ему по возвращении, то не сидел бы сейчас здесь. И последнее: намерения президента вполне определенны. Его отношение к агрессии Гитлера вообще и к его нападению на Советский Союз в частности он выразил на одной из пресс-конференций, сказав: «Если в доме соседа пожар…»
Неожиданно Сталин сделал движение рукой с зажатой в кулаке трубкой, как бы прерывая Гопкинса, и повторил:
– «Если в доме соседа пожар, а у тебя есть садовый шланг…» Верно?
– Вы совершенно правы, – поспешно сказал Гопкинс и добавил: – У вас отличная память, господин Сталин.
– Да, у меня хорошая память, – ответил спокойно Сталин.
«Что он имеет в виду, на что намекает? – подумал Гопкинс. – Может быть, на речь президента, ту самую, о которой мне напомнил Дэвис?»
Но Сталин не имел в виду именно ту речь. Он просто хотел сказать, что внимательно следит за высказываниями президента Соединенных Штатов, особенно за теми, которые относятся к войне.
Сталин был убежден, что отнюдь не просто гуманные побуждения руководили Рузвельтом, когда он посылал Гопкинса в Москву. Президент, несомненно, понимал, что если кто-либо в мире и в состоянии сегодня поставить заслон на пути Гитлера к мировому господству, то только Советский Союз.
Готов ли Рузвельт вступить в антигитлеровскую коалицию? Понял ли он, что именно в этом его исторический долг? Только на этот вопрос хотел получить сейчас ответ Сталин.
Гопкинс сказал с неуверенной улыбкой на лице:
– Сегодня вы должны доверять президенту.
– Сегодня я доверяю президенту, – ответил Сталин без улыбки на лице, и слова его прозвучали серьезно и весомо. – И именно потому, что я верю президенту, – продолжал Сталин, – и верю в возможность создания мощной антигитлеровской коалиции, хочу сказать вам следующее…
В нескольких резких, убийственно разящих словах Сталин охарактеризовал руководителей современной Германии. Подчеркнул, что для них любые договоры не более чем бумажки, хотя долг каждой нации – свято выполнять свои международные обязательства…
Этим он дал Гопкинсу понять, что если Советский Союз примет помощь Америки на определенных договорных условиях, то будет неуклонно их выполнять.
Затем он перешел к характеристике событий на советско-германском фронте. Коротко, но откровенно рассказал о тяжелом положении, в котором находится сейчас Красная Армия. Твердо и спокойно заявил, что советский народ никогда не покорится немецким захватчикам и будет сражаться до полной победы.
…Пройдет немного времени, и Гарри Гопкинс изложит свои впечатления о Сталине в одном из американских журналов, а несколько лет спустя, когда болезнь уже сведет Гопкинса в могилу, другой американец, Роберт Шервуд, писатель, близко знавший как Рузвельта, так и Гопкинса, воспроизведет эти строки в своей документальной книге о помощнике президента.
