узенькой рюмочки, где все говорили громко и как будто весело, но мгновенно замолкали, когда Сталин произносил первое слово…
«Каким я увижу его сейчас?!» – с тревогой и волнением размышлял Яковлев. Не отдавая себе в том отчета, он надеялся если не из слов, то по виду Сталина, по его поведению понять, каково реальное положение под Москвой.
Когда Яковлев вошел в комнату к Сталину, тот встал с дивана, покрытого белым чехлом, отложил в сторону книгу. Бросив мимолетный взгляд на ее корешок, Яковлев прочел: «М.Горький».
Поздоровавшись, Сталин направился к столу и стал набивать свою трубку…
Нет, Яковлев не заметил в нем никаких внешних перемен, разве что лицо его было бледнее обычного.
– Я слушаю вас, – сказал Сталин.
И то, что он проговорил эти слова таким тоном, как будто у него в запасе было много свободного времени, так, как произнес бы их полгода назад или еще раньше, в кажущиеся уже такими далекими мирные времена, вселило в Яковлева безотчетное чувство спокойствия.
– Ну, слушаю, – повторил Сталин.
Стараясь говорить сжато, коротко, Яковлев высказал свои соображения относительно плана эвакуации заводов.
Сталин выслушал его не перебивая, прохаживаясь взад и вперед по комнате. Иногда Яковлеву начинало казаться, что, удалясь в дальний конец комнаты, он перестает его слушать, занятый своими мыслями. Но как только Яковлев делал паузу, Сталин тотчас же оборачивался и давал понять, что ждет продолжения.
– Что мешает изменить план эвакуации? – спросил Сталин, когда Яковлев закончил.
– Главным образом то, что план этот уже утвержден, – ответил Яковлев.
– Но время неизбежно вносит коррективы в утвержденные планы, – слегка пожимая плечами, заметил Сталин.
– К сожалению, с этим не хотят считаться некоторые руководители авиационной промышленности, – резко сказал Яковлев.
– У всех людей в работе бывают ошибки, товарищ Яковлев, – произнес Сталин. – У них, – сделал он неопределенный жест в сторону, – у меня, – дотронулся он мундштуком до груди, – и у вас… – обратил он мундштук к Яковлеву. – Но эти недостатки не должны мешать, когда решается главное.
Он снова прошелся по комнате, остановился у стола и сказал:
– В принципе я согласен с вашими предложениями. Но важно не только разумно расположить эвакуируемые заводы. Важно, чтобы они как можно скорее начали выпуск самолетов. Истребителей, товарищ Яковлев, – добавил Сталин, чуть повышая голос. – Нам в первую очередь нужны истребители! Их мало, их еще очень мало, и вы хорошо знаете об этом.
– Враг продвигается? – глухо спросил Яковлев.
– Да, – ответил Сталин. – Пока да.
И это «пока» пробудило в Яковлеве надежду, что Сталин знает нечто такое, уверен в чем-то таком, что может в ближайшее время изменить положение в нашу пользу.
И Сталин, очевидно, почувствовал это и, как бы отвечая на его мысли, сказал:
– Пока положение очень тяжелое… Немцы захватили большую часть нашей земли. Есть люди, – он снова сделал неопределенное движение рукой, – и в самой Германии и в других странах, которые придают этому факту решающее значение. Мы – нет.
– Вы рассчитываете на резервы, товарищ Сталин? – спросил Яковлев.
– Не только. Я рассчитываю на то, что немцы не смогут выдержать такого напряжения длительное время. Наши неограниченные ресурсы, наши возможности, безусловно, сыграют решающую роль. Однако… – Он раскурил погасшую трубку и продолжал: – Однако важную роль играет не только объективный, но и субъективный фактор. К сожалению, не все наши военные оказались на высоте. Они надеялись на свою личную храбрость, на свою готовность отдать жизнь, если нападет враг… Они и готовы ее отдать. Но нам нужно большее. Нам нужно победить, разгромить врага. В этой войне воюют не только люди, но и машины. Это во многом война машин, и в этом ее отличие от предыдущих войн. Оружие у нас есть. Но его мало!
Сталин снова подошел почти вплотную к Яковлеву и жестко сказал:
– Нам нужно вооружение. Разных видов. И особенно истребители. И как можно скорее. Вы меня поняли?
– Да, товарищ Сталин, – ответил Яковлев.
Сталин кивнул и пошел к столу. Яковлев подумал: «Теперь нужно попрощаться и уйти. Разговор окончен».
И вдруг, как бы помимо воли, задал Сталину тот вопрос:
– Товарищ Сталин, а удастся удержать Москву?
Сталин медленно обернулся. Но застывший под его пристальным взглядом Яковлев не прочел на его лице ни гнева, ни удивления. Оно было спокойно.
– Думаю, – негромко произнес он, – что сейчас не это главное. Важно побыстрее накопить резервы. А они у нас есть. Мы еще… побарахтаемся с немцами немного и погоним их обратно. В этом сомнения быть не может. – И раздельно повторил это, казалось бы, столь неуместное слово: «по-ба- рахтаемся», вкладывая в него какое-то особое, грозное содержание…
– А под Москвой, что он сказал о Москве? – нетерпеливо повторил свой вопрос Кулагин.
– Под Москвой идут бои… – тихо ответил Яковлев.
В восемь часов утра в кабинет Сталина вошел Поскребышев и доложил, что звонил Берия, сообщил, что сведения о парашютистах оказались ложными.
Сталин недовольно поморщился. Потом, видя, что Поскребышев не уходит, спросил:
– Ну, что еще?
– Пока ничего, товарищ Сталин. Василевский будет с докладом через час.
– Все? – снова спросил Сталин и хмуро посмотрел на своего помощника.
– Есть письмо на ваше имя, товарищ Сталин.
– Какое письмо?
– От того человека, который был у вас в конце сентября. Реваз Баканидзе.
– Он в Москве? – быстро спросил Сталин.
– Нет. Письмо подняли наверх из комендатуры Кремля. Дежурный в бюро пропусков сказал, что его передал какой-то военный. Словом, оно пришло не по почте. Хрусталев хотел его забрать, чтобы проверить…
– Пусть не лезет не в свое дело, – оборвал его Сталин. – Где письмо?
– Одну минуту, товарищ Сталин.
Поскребышев поспешно вышел и тотчас же вернулся обратно, держа в руках конверт.
– Я его не распечатал обычным порядком, товарищ Сталин, потому что… – неуверенно начал Поскребышев.
– И правильно сделал, – прервал его Сталин. – Дай письмо.
На конверте было написано: «Москва, Кремль, товарищу Сталину. Лично». В правом углу, под дугообразной чертой, значилось: «От Р. Баканидзе. Отправитель известен тов.Сталину». Последние слова были дважды подчеркнуты.
Сталин невесело усмехнулся. Он понял, что для автора письма эти слова были единственной гарантией, что оно будет передано по назначению.
Конверт был толстый, явно самодельный, из серой шершавой оберточной бумаги.
Сталин положил письмо на стол и как бы в раздумье посмотрел на него. Почему-то он не торопился вскрывать конверт. Почему – он вряд ли мог бы объяснить даже самому себе. Он вспомнил, как Реваз стоял перед ним с расстегнутым воротом гимнастерки, видел красный шрам на его груди, выступавший из-под выреза нижней рубахи. И голос Реваза, его тихий вопрос, который тогда показался Сталину громче орудийных залпов, снова прозвучал в его ушах: «Значит, немцы приближаются к Москве?!»
