стороне гимнастерки Звягинцева. – Иди!
Звягинцев мысленно восстановил в своей памяти тот, давнишний разговор с маршалом. Ворошилов тогда спросил Звягинцева: как он думает, почему и в Прибалтике не удалось остановить немцев, и Остров они захватили, и Псков… А вот на Луге остановили… А он, Звягинцев, ответил: потому что поняли наконец люди – не просто за кусок земли, а за Ленинград, за всю страну бой ведут…
– Поздно начинаем понимать… – с болью и горечью сказал тогда Ворошилов.
Полтора года разделили эти две встречи Звягинцева с Ворошиловым. Но казалось, что между ними пролегла вечность.
Выйдя из блиндажа командующего, Звягинцев направился к машине, где – он знал – его ждет Малинников. Стоянка машин располагалась в леске не менее чем в километре от блиндажей и землянок ВПУ.
Проходя по краю одного из бесчисленных овражков, Звягинцев увидел внизу, в лощине, скопление бойцов. Они окружили танк «тридцатьчетверку». На его броне стоял какой-то человек в гражданской одежде и что-то говорил.
Очевидно, это был один из тех партийных пропагандистов, которые вот уже несколько дней проводили агитационную работу в войсках вместе с кадровыми политработниками.
До слуха Звягинцева доносились обрывки слов: «Ленин нам сказал…», «тридцать верст…», «дикая дивизия», «Юденич…». Этот голос, едва доносившийся сюда из глубокой ложбины, показался ему знакомым. Звягинцев остановился и прислушался.
– …И вот, товарищи, – донесся до него из глубины оврага все тот же голос, – в конце октября начали мы решительный бой с войсками Юденича. Политотдел нашей дивизии накануне выпустил листовку… вот она, товарищи мои, до сих пор храню, послушайте…
Агитатор стоял к Звягинцеву спиной, и, наблюдая за ним сверху, разглядеть его лицо было невозможно. Но по голосу Звягинцев узнал: на танке – Королев.
– «Товарищи красноармейцы, – продолжал Иван Максимович, видимо читая листовку, – чего хотите вы и чего хочет весь трудовой народ? Одного и того же: поскорее окончить войну и приступить к мирной жизни… Что же для этого нужно сделать? Нужно разбить, уничтожить врага… Каждый красноармеец это отлично понимает, ибо он – тот же рабочий и крестьянин.
…Но всегда ли и все ли товарищи красноармейцы действуют так, как нужно, чтобы поскорее добить врага? Нет, бывают случаи, когда отдельные трусы и прохвосты, испугавшись даже шороха или нескольких выстрелов небольшой кучки белых, бросаются бежать, расстраивая ряды и приводя в смущение остальных честных и сознательных бойцов.
…Смерть бегущим предателям!
Да здравствуют честные бойцы!
Да здравствует полная и окончательная победа!
Да здравствует Красная Армия, оплот пролетарской Революции!..»
…Королев сделал паузу и уже тише добавил:
– Вот, товарищи, что писал двадцать два года назад политотдел нашей шестой стрелковой дивизии накануне решающих боев с Юденичем. Сегодняшнее обращение Военного совета фронта вы только что прослушали. Разница, конечно, есть, другое время, другие задачи. Но смысл один: все на разгром врага! Смерть немецким оккупантам! Слава героям будущих боев!
…Раздалось громкое «ура»… И Королев, подхваченный множеством рук, слез с танковой брони.
Звягинцев быстро спустился по склону оврага.
– Иван Максимович! Неужели ты?..
Заметив вдруг возникшего командира, бойцы расступились, а увидя, что командир этот идет с широко раскинутыми руками к агитатору, стали расходиться, чтобы не мешать встрече старых, судя по всему, знакомых.
– Максимыч, дорогой! – сжимая в объятиях Королева, говорил Звягинцев. – Каким образом ты здесь оказался?
– А я, друг ты мой золотой, всегда где надо оказываюсь, – с усмешкой ответил Королев. – Разве без меня какое важное дело обойтись может? А ты что же, выходит, здесь служишь?
– Здесь, здесь! – подтвердил Звягинцев. – А ты-то какими судьбами? – снова спросил он, но тут же, вспомнив слова Жданова, сказал: – Впрочем, знаю, агитировать приехал, верно?
– Агитировать одними словами я не привык. Ты здесь служишь? И я тоже.
– Служишь? – в недоумении воскликнул Звягинцев.
– А ты как думал?
– Но в качестве кого?
– Кого-кого! До генерала, видишь, не дослужился, да и тебе еще до маршала далеко. Впрочем, гляжу, ты уже подполковником стал, третью шпалу прицепил. С полевой танкоремонтной базой я здесь. Километрах в пяти отсюда стоим.
Мгновенно Звягинцеву все стало ясно. Он несколько дней назад на совещании в штабе армии слышал, что для восстановления танков, которые будут подбиты в предстоящих боях, сюда прибывают ремонтные базы.
– Ты что же… – с затаенной завистью спросил Звягинцев, – на ту сторону с войсками пойдешь?
– Нет, туда не пойду – стар, говорят. Да ведь не я один из кировцев на базе нахожусь… – Внезапно Королев умолк, точно вспомнив о чем-то, и, нахмурившись, спросил: – Ты что же, сукин сын, Верке о себе знать не даешь?
Звягинцев отшатнулся от Королева. Наконец проговорил:
– Я… Вере? Разве…
И вдруг крикнул так, точно боялся, что стоящий рядом Королев его не услышит:
– Значит, Вера жива? Где она? Где?! Ведь я…
И он сбивчиво, глотая слова от волнения, стал рассказывать Королеву, как увидел развалины госпиталя, как, уверенный, что Вера погибла, не решался сказать об этом ему, Королеву, как старался отыскать ее след и как, наконец, напал на этот смутный, едва различимый след с помощью Васнецова… И все же до сих пор не был убежден, что Вера жива…
– Жива она, Верка! – сказал Королев, когда Звягинцев наконец умолк. – Письмо месяца три тому назад прислала. Пишет, что долго в госпитале пролежала где-то там, на Большой земле. Место указала, да военная цензура почти до дырки название это вычеркнула, а потом… Словом, на Волховском фронте она.
– На Волховском? – удивился Звягинцев. – Откуда ты-то об этом знаешь?
– Э-э, дорогой, долгая история. От брата знаю, от Павла. Он ведь теперь тоже на Волховском служит…
– Да, да, – поспешно подтвердил Звягинцев, – но где же ты видел его?
– Приезжал Павлуха сюда. Ненадолго. Дня на три. А меня все же повидал. Словом, разыскала Верка его, как из госпиталя выписалась; видимо, и госпиталь-то тот где-то в волховском тылу расположен. Короче, помог ей Павлуха. В кадрах она теперь, в санбате какой-то дивизии.
– Но неужели… неужели… – бормотал ошеломленный всем услышанным Звягинцев, – неужели она не могла дать мне знать… И ты, Иван Максимович, тоже хорош…
– Подумай, что говоришь, Алешка! Куда она тебе могла дать знать? Когда я от нее письмо получил, тебя на заводе уж и в помине не было. И где ты обитался, я и понятия не имел. Думал, если поблизости служишь, то хоть выберешь время на завод заскочить…
– Но, Иван Максимович, я ведь потому и на завод не приходил, что боялся…
– От горя меня оберегал? Что ж, Алешка, спасибо. Только у меня уж давно вместо сердца… подошва. Иссушила жизнь… А потом, я себе зарок дал: до победы выдержать… А сейчас я тебе подарок сделаю…
И он расстегнул пальто, под которым обнаружился перепоясанный армейским ремнем ватник, полез куда-то во внутренний карман, долго копался там и наконец вытащил сложенный треугольником
