Уставшие, хмельные, они долго мыли посуду, убирали, и эта длинная ночь вернула им прежнюю нежность, и им стало казаться, что все то непонимание, что было, ушло навсегда. А ведь был момент, был, могли разбежаться, идиоты. Спасибо вам, ребята, за блюдечко с голубой каемочкой.
Мебель появилась у них не сразу. Посуда стояла чистая на подоконнике, пока свекровь не подарила им полированный сервант. Сами они купили диван- кровать, модное тогда и перспективное сооружение, которое раскрывалось и закрывалось с каким-то хлопающим звуком. Сначала звук смешил, потом раздражал, потом стал выводить из себя.
– Да смажь ты его чем-нибудь!
В конце концов диван перестали складывать-раскладывать. Он стоял теперь разложенный, и это было некрасиво и неуютно и бесило.
И только когда приходили гости…
Боже ты мой, как они были им рады!
Однажды вечером Нина открыла дверь и увидела чужого мужчину в затрапезном сером костюме и старушечьих очках. Она приготовилась захлопнуть дверь, потому что было уже темно и ходили слухи о каком-то маньяке в очках и сером костюме, но тут заметила единственные в мире уши…
– Господи! Неужели Славик?
– Он самый, – тихо ответил Славик.
– Я так рада, заходи! – хлопотала она. – Скоро Женя придет, будем ужинать…
Он оглядел квартиру, потом подошел к серванту и снял с него узкий синий вазон.
– Я его помню, – сказал он, – очень хорошо помню. Мать хотела в войну выменять на него что-нибудь съедобное.
Нина это помнила тоже. Однажды, когда ее мама уходила на менку, пришла тетя Рая, мать двойняшек Стасика-Славика, и положила в тачку два синих вазона.
– Может, хоть проса дадут…
Мама на них ничего не смогла выменять. Они были бестолково узкие, в них только и была эта томная изогнутая узость. Женщины, имевшие продукты, тыкали в горлышки пальцем: «Та шо це таке? Для чого воно?» И ничего не давали.
Сегодня оказалось – антиквариат. Бессмысленная в войну вещь.
Тетя Рая подарила вазоны Куне, Куня – Нине, на новоселье.
Вазоны стоят на серванте. Томные, изящные.
Они сидели на незакрывающемся диване и вспоминали со Славиком свое детство. Как гоняли в стадо коз, как пришли немцы, как провожали Розку…
– Ты помнишь Розку?
… Они тогда тоже сидели рядышком на каком-то не то сломленном дереве, не то невкопанном или упавшем столбе. Столбе. Рядом еще валялась порванная электрическая оснастка. Деловой Стасик ее доламывал. Хорошее, веселое занятие.
Столб лежал у главной дороги, по которой уезжали и приезжали. На ней голосовали, поднимая руку. Как раз здесь, возле столба. По ней уходили с тачками в деревни на менку.
У Нининой мамы была прекрасная тачка. Она гордилась ее легкостью. Невесомая, на изящных колесах. А у других пустую не сдвинешь с места.
Какими причудливыми могут быть предметы гордости!
Мама сложила в тачку: крепдешиновую кофточку с воланами, тюлевую гардину, фетровые боты, марселевое одеяло, горжетку, плюшевую скатерть. Вот тогда и пришла тетя Рая с двумя синими вазонами.
Они, дети, проводили Нинину маму до столба. Потом помахали ей рукой и сели разламывать бывшее электричество.
Сначала они услышали лай. Потом шуршание.
Это была совершенно тихая процессия. Никто в ней не разговаривал, не плакал. Немцы с автоматами перебрасывались о своем, будничном. Дети не понимали о чем, но это был какой-то житейский разговор, не по делу. Может, о мыле. Может, о каше.
Одного немца Нина знала. Звали его Ганс. Он жил недалеко и любил играть на губной гармошке. Выходил во двор, садился на лавочку и играл. Дети окружали его и слушали. Гансу нравилось, что он собирает слушателей, он краснел от гордости.
Теперь он шел с автоматом. Увидев их, он присвистнул, как знакомым.
Никто из взрослых в этой процессии не повернул в их сторону головы. Смотрели на них сверстники, друзья по общим играм: Нема, Левка, Роза.
У Розы очень кудрявые волосы. Подружки много раз пытались их выровнять. Мочили ей голову дождевой водой и старательно растягивали локоны. Она терпеливо это сносила, потому что мечтала о прямых, как палка, как у Нины, волосах, которые можно заплести в косички. Она так хотела иметь косу, чтобы вплетать в нее вишневую ленту. Но волосы у нее заворачивались непокорными спиральками, а от усилий их выровнять делались даже тверже и круче.
Она смотрит на них оттуда. Из толпы. Они еще не понимают, что слово «никогда» разделило их больше, чем собаки и автоматы.
А она все оглядывается, оглядывается…
– До сих пор помню, – тихо сказал Славик. – Для меня смерть – это вот как они тогда уходили. Понимаешь? Не в гробу, не в могиле… А то, как они шли, а Розка оглядывалась… Я все думаю: о чем она тогда думала?
– Ой, Славик! Не надо! – закричала Нина. – Не вспоминай! – Дело в том, что она уже давно нервничала. Все время вышло, а Женьки не было.
В ту ночь он так и не пришел домой.
Славик сказал тихо: «Пожалуй, я останусь, а?»
Нина стояла у окна, и ее колотило.
Так, прямо из детства, с того вокзала, где он объяснялся ей в любви, он шагнул в самую сердцевину ее жизни. Он увидел то, чего никто никогда не должен видеть.
Надо же! Чтоб именно он – он! – увидел ее горе.
В половине четвертого – в соседней квартире часы как раз отбили половину – Славик сказал:
– Помнишь, я тебе когда-то говорил… Все остается в силе… Я тебе клянусь, что…
Она так и не узнала, в чем он ей хотел поклясться. Она заорала, как истеричка: «Ты думаешь, что говоришь? Ты думаешь?» – упирая на это «ты» недвусмысленно так, что Славик тихо сказал:
– Пошутил, пошутил! Успокойся…
– Но как ты мог такое сказать даже в шутку?
– Черт попутал.
– Типун тебе на язык!
Так они и просидели до утра. Наверное, Нина постарела на глазах, потому что к утру Славик ей показался совсем молодым. Просто мальчишечкой с нежными розовыми ушами. Что у нее могло быть с ним общего?
Утром они позвонили в бюро несчастных случаев. Там Нину высмеяли, подумаешь, мужа ночью не было.
Он объявился по телефону уже у Нины на работе: «Задержался у товарища, знаешь ведь наш транспорт. Глупости! Что со мной могло случиться? Впредь не волнуйся!»
В один из приездов Кира со свойственной ей прямотой сказала:
– Слушай, он ведь тебе изменяет.
– С кем? – с непринужденностью и легкостью сбитого с ног человека спросила Нина.
– Если захочу, то и со мной, – сказала она. – У него мастерство и опыт по этой части. Я это определяю с ходу.
Нина засмеялась и сказала, что мастерство и опыт такие редкие в наше время качества, что, в чем бы они ни проявлялись, она их приветствует.
– Да? – удивилась Кира. – А меня остановили угрызения… Подумала: все-таки подруга.
– Не боись, – успокоила Нина. – Я выше предрассудков.
– Учту! – засмеялась Кира.
Они встречались нежно, как родственники. Или любовники? Кира, строгая к разного рода этикетным мелочам, к Женьке выходила в халате.
– Ты свой, – говорила при этом и терлась о его щеку.
Развод, можно сказать, стоял за дверью, когда Нина узнала, что беременна. Обрадовалась свекровь… Она начала бояться за сына: попивает, таскается незнамо где… Нине сказала: «Буду нянчить, только роди».
Нина рожала у мамы. Она не хотела, чтоб Женька видел, какая она стала уродина. Все у нее было не как у людей. От всего становилось плохо. Еда имела вкус рисового отвара без соли… Все цвета были цвета выгоревшего сатина. Звуки – бесконечно тянущимся «до».
Из зеркала на Нину смотрела пятнистая женщина с расплывшимся носом и расквашенным ртом.
Мама качала головой: «У нас в роду такого ни у кого не было». И смотрела на нее с жалостью.
А Славик ходит к ней, страшной, ходит… Странные отношения. Он говорит ей, что она красива. Что ей к лицу коричневые пятна. Что ее раздутые ноги совершенной формы… Что такой прекрасной она никогда больше не будет…
В конце концов! Если закрыть глаза… Если совсем расслабиться, то можно вообразить, что слова эти говорит Женька. Это он любит и выхаживает Нину. Он!
Она, замерев, слушает, что говорит Славик. Потом он поит ее чем-то пряным, потом ведет ее гулять… И она идет покорная, дышит, как он велит, терпеливо ждет, пока он застегивает на ней старое мамино пальто, а потом становится на колени и надевает на нее валенки.
– Зачем ты позволяешь, – спрашивает мама, – так за собой ухаживать? Это же неприлично.
У Нины нет сил… Ни оправдываться, ни нападать… ни объяснять…
После родов все прошло… Она торопилась вернуться домой, надо же было предъявить Дашку Женьке. Девочка была толстенькая, хорошенькая, розовенькая.
Нина стала узнавать себя в зеркале.
– Ради Бога! – закричала она Славику. – Не подходи к нам близко. Ты неизвестно где таскаешься!
Он смотрел на них с порога.
Как-то незаметно он перестал ходить…
