ни к каким ухищрениям. Просто в душе Пышнова прорвало наконец плотину. Ему надо было выгово риться за все пятьдесят лет, и более благодарного слушателя в этот момент рядом не оказалось.
Нет, он вовсе не жил бирюком. И здесь, в Иртыше, к нему заха живал иногда сосед-приятель, бывший старшина эскадрона; с ним Пышнов толковал о международных делах. Но разве мог эскадронец понять, что такое срочное погружение с дифферентом в трид цать градусов или всплытие под форштевнем линкора?
Мы проговорили почти что до утра. Оба разволновались не на шутку: Пышнов – от нахлынувших воспоминаний, я – от всего услышанного. Чтобы уснуть, и он и я выпили по таблетке диме дрола. А потом короткий зимний день отгорел в рассказах и расспро сах, и вечер, и полночи, и снова таблеточный сон, и еще день…
Да разве перескажешь всю жизнь за трое суток?! Что там тысяча и одна ночь Шахерезады!
Жизнь Пышнова делилась на четыре четкие полосы: белую, как гардемаринские погоны, красную, как флаги его кораблей, черную, как ночи ухтинских лагерей, и снова белую, как снега его одино чества.
Мой собеседник происходил из севастопольских моряков, заслуживших дворянство в морских баталиях и походах. Корни же рода уходили к одному из воронежских плотников, строившему для Петра первые русские галеры и брандеры.
Дед его, контр-адмирал Михаил Яковлевич Пышнов, был произведен в мичманы спустя четыре года после Крымской войны, в которой старший брат его, моряк, отличился на севастопольских бастионах. Вообще, Пышновы участвовали во всех войнах, которые вела Россия на Черном море; за это родичи Александра Александровича получили три десятины степной земли под Севастополем, на которых выстроили дом, разбили сад, виноградник и баштан. В этом-то доме и появились на свет семь братьев Пышновых и три их сестры – десять детей было у старого адмирала, бросившего свой семейный якорь на степном хуторе. Из семерых сыновей шестеро стали морскими офицерами (седьмой – армейским артиллеристом). Среди этой новой волны Пышновых-моряков был и отец последнего гардемарина – Александр Михайлович Пышнов, чье имя знакомо истори кам флота. Артиллерист от Бога, А. М. Пышнов был назначен коман диром заложенного в Николаеве наиновейшего для своего времени дредноута «Измаил». Вскоре он передал новостройку Иванову-Тринадцатому, а сам ушел на броненосный крейсер «Рюрик», спущен ный на воду спустя два года после героической гибели его предшест венника. Почти сто лет носили это славное имя русские корабли. Капитан 1-го ранга (впоследствии контр-адмирал) Пышнов был послед ним командиром последнего – пятого по счету – «Рюрика» и участ вовал почти во всех его боевых операциях на Балтике в первую миро вую войну, за что и был награжден золотым Георгиевским оружием.
– После февраля семнадцатого, – рассказывал Пышнов, – отец некоторое время командовал 2-й бригадой крейсеров Балтийского моря и далее принимал активное участие в спасении наших кораб лей и имущества от немецкого нашествия. До окончания граждан ской войны он служил в центральных учреждениях флота в Петро граде. А в двадцать девятом – умер дома от прободной язвы желудка.
Брат отца, мой дядя, старший лейтенант Дмитрий Михайлович Пышнов, погиб со своим эсминцем, которым он командовал, – «Лей тенант Пущин» – у вражеских берегов на Черном море. Михаил Михайлович сложил голову еще раньше – в русско-японскую войну во Владивостоке. Он был капитаном дальнего плавания Доброфлота. Алексей Михайлович, артиллерист, убит на турецком фронте в конце войны.
Яков Михайлович, старший лейтенант, служил на гидрографи ческих судах, в гражданскую воевал на стороне красных, плавал на Тихом и Северном океанах. Неизвестны мне лишь судьбы Бориса и Василия Михайловичей. Оба были кавторангами на Черноморском флоте и, скорее всего, ушли со своими кораблями куда-нибудь в Бизерту.
Такая вот родословная…
Нас с Борисом, со старшим братом, определили сначала в Москов ский кадетский корпус – в Петроградский недобрали полбалла по математике. Потом отец сказал: «Ну хватит «ать-два» изучать, пора к делу приобщаться». И я подал рапорт о переводе в Морское училище. Перейти туда можно было, только если по всем предметам высокие баллы. Никаких скидок на династию, деда-адмирала, отца-коман дира… Мне пришлось год заниматься в пансионе отставного каперанга Анцова, который готовил юношей для поступления в Мор ской корпус весьма и весьма…
Наконец в 1916 году я стал гардемарином…
Морской корпус… Еще не все, что должно, сказано об этом зна менательном творении Петровом – школе навигацкой, морском учи лище, из которого двести восемнадцать лет выходили командиры бригов, фрегатов, клиперов, крейсеров, броненосцев, эсминцев, лин коров, подлодок… И не только они, но и знаменитые художники, поэты, бунтари, открыватели земель, мужи науки, покорители морей и океанов… И доныне эти старые стены на Васильевском острове передают что-то такое своим питомцам, что долго отличает их потом от выпускников всех прочих училищ страны…
Все герои этого романа вышли из ворот Морского корпуса: Ризнич, Домерщиков, Ларионов, Щенснович, Беклемишев, Левицкий…
В марте 1918 года Морское училище упразднили.
Все так и было. Бело-синие цвета гардемаринской жизни сме нились на бело-красные. Последний – «ленинский» – выпуск был втянут в огненную круговерть гражданской войны. Немногим удалось отсидеться по домам. Гардемарин Анатолий Иванов-Три надцатый ушел на Дон к Каледину; там в морской роте, которой командовал кавторанг Потемкин, тот самый, что добивался руки Маши Левицкой, младший сын командира «Пересвета», был тяже ло ранен, а вскоре погиб: его выбросили с верхнего этажа госпи таля.
Гардемарин Соловьев сражался в красных рядах и был убит под Шенкурском.
Гардемарины братья Вердеревские, сыновья морского министра, разошлись по разные стороны баррикад. Андрей эмигрировал вме сте с отцом, окончил политехнический институт в Льеже, проекти ровал тоннель под Дарданеллами; Виктор остался в подводном фло те РККФ, дважды подпадал под репрессии, 18 лет в лагерях, умер в Нальчике в 1976 году.
О судьбах этих юношей, мечтавших о кругосветных походах и морских сражениях, дороживших своим братством и познавших цену ему, себе и своим наставникам, напишут еще и поэт, и романист, и историк.
На том непростом распутье восемнадцатилетний Саша Пышнов выбрал себе Север. Он хотел одного – плавать, плавать, плавать. И тот год, который ему не пришлось доучиться в Морском корпусе, добрать на мощной ледокольной флотилии, что базировалась тогда на Архангельск: «Илья Муромец», «Святогор», «Микула Селянинович»… Вопреки семейной традиции, он выбрал не артиллерию, а штур манское дело, более того, самую трудную его часть – девиацию, науку, отчасти схожую с колдовством: уничтожение магнитных капризов компасов, выверка и приведение к максимальной точности путеуказующих приборов. Учитель у Пышнова был отменный – полковник корпуса гидрографов Александр Николаевич Арский, один из отважного племени флотских первопроходцев, немало поски тавшийся по «медвежьим углам» необжитых морей. За исследование Закаспийской области он был награжден персидским орденом Льва и Солнца. Он описывал и промерял финские шхеры, ставил маяки на Белом море… В 1913 году был избран почетным членом Общества архангельских лоцманов имени царя Михаила
