Перед ней стоял, широко улыбаясь, ее надоедливый ухажер Гордиан. Он был слегка пьян — не то уже пьян с утра, не то еще пьян с вечера. При этом находился в состоянии среднего добродушия.
Проводив гостя в дом, девушка решила проявить хоть малое подобие гостеприимства. Так, чуть- чуть, чтобы не слишком обнадеживать наглого парня.
— Если хочешь, поешь. Вот там каша с салом. Уж не обессудь, что боги послали, то и есть. Я знаменитых разбойников не отлавливаю. Вот, извини, только опохмелить тебя нечем: ни капли в доме нет. Не употребляю. Даже ларам приходится медовую воду подносить.
При упоминании домовичков Гордиан опасливо огляделся и сделал знак от сглаза.
— Да мне не надо, Ор, похмеляться, я сам кого хочешь могу угостить! — жизнерадостно воскликнул он, потрясая вытащенной из-за пазухи бутылью темного стекла с клеймом какого-то из дорогих виноторговцев. — И твоим ларам останется! — добавил громко, чтобы его услышали крохотные «соседи». С грохотом установил сосуд посреди стола.
Гордиан был начальником контуберния, или попросту десятником панцирной пехоты. В противоположность обычному панцирнику был он худ, жилист, тонок в талии и выглядел даже моложе своих двадцати семи.
Три месяца назад ему необыкновенно, можно сказать, дико повезло.
Его десяток нанялся в полном составе охранять купеческий обоз, идущий с гор с шерстью и бараньими шкурами.
И вот на обратном пути на них напала шайка ставшего печально знаменитым Нумы Клыкача. Как выяснилось, в обозе была телега, груженная годовой добычей охотников Серых гор — куньи, беличьи, волчьи, медвежьи меха. Не считая того, что именно с этим караваном была отправлена крупная партия каракуля.
Как это водилось, сам атаман шел впереди своих людей, вселяя в них бодрость, а в жертв — страх.
Нума считался мастером фехтования и почти непобедимым в схватке, но Гордиан этого не знал и, видимо, поэтому справился с ним буквально в несколько мгновений. Уклонившись от размашистого удара длинным мечом, он приложил Нуму обухом топора так, что тот очнулся только на следующий день — уже в цепях.
За голову этого изверга отцы города назначили награду в тысячу полновесных золотых ауреусов. За него же Торговая палата Сераписа обещала ровным счетом две тысячи. (Как поговаривали, кое-кто из местных
Наконец, на разбойнике оказалось навешано изрядное количество драгоценностей плюс ктесифонский булатный клинок, стоящий баснословных денег…. И все это, по праву войны, отошло Гордиану.
Кости Нумы, наверное, уже растасканы крысами в самом жутком нижнем этаже городской тюрьмы, знаменитой далеко за пределами Сераписа Гладоморни.
Большую часть денег десятник положил в самый уважаемый в городе банк, принадлежащий расторопному и удачливому Публию Трималхиону, с условием не выдавать их до того, как он уволится из легиона. На них он думал купить в Сераписе приличный трактир.
Остальные же, уплатив положенное «вдовьей казне» и центурионам, постановил пропить вместе с сослуживцами, чтобы те запомнили его как щедрого и доброго товарища.
Собственно, Орландине до этого бы дела не было, ну разве что порадоваться удаче товарища.
Но Гордиан вбил себе в голову, что ему нужна жена и хозяйка его будущего трактира.
Уходящие на покой бойцы обычно решали подобную проблему двумя способами. Или заранее находили себе симпатичную нестарую вдовушку, или просто отправлялись на ближайший рабский рынок и покупали там, сообразно со сбережениями, подходящую девицу.
Но бравый десятник считал себя слишком молодым для вдовушек, а по законам Сераписа, как, впрочем, и по всем имперским законам, дети рабынь не могли быть полноправными гражданами.
Странно, что для Орландины Гордиан сделал исключение из правил. Вероятно, ее образ никак не ассоциировался в сознании парня с расхожим представлением о «вдовушках». Еще бы, красивая восемнадцатилетняя девчонка, муж которой сгинул неизвестно где. То ли жив, то ли нет — про то одни всеблагие боги ведают. Но по тем же законам Сераписа женщина, чей муж отсутствует более года, считается свободной. От Клеора же не было вестей уже почти восемь месяцев. Так что ждать оставалось недолго и нужно было, что называется, «унавоживать почву».
Гордиан обхаживал Орландину пусть и не столь настойчиво, но непрерывно.
Всякий раз при встрече десятник начинал соблазнять ее участью хозяйки «лучшего трактира в Сераписе», зажиточной, тихой и благополучной жизнью и всем прочим, что к этому прилагалось и из этого следовало.
Вот и теперь, едва ли не сразу, как закрылась дверь, он полез с объятиями. Нет, не тотчас — сперва открыл бутылку и хлебнул добрый глоток, заев вино доброй жменей холодной каши, которую зачерпнул прямо из миски.
— Добро, говори, зачем пришел, и убирайся. Мне еще на службу топать.
— Ну, чего ты как неродная, Ласка? Да и вообще, пора тебе со всем этим завязывать. Со службой в смысле. Не женское это дело, скажу я тебе.
— Тебя спросить забыла, — буркнула девушка. — Поел? Тогда пошел прочь! Проспись где-нибудь. И убери руки, не ты положил, не ты и возьмешь, — передернула она плечами.
— Ну, зачем же так сразу?! — радостно осклабился гость. — Не я положил, говоришь? Так ведь, ежели что, я бы тебя положил со всем нашим старанием! Хоть вот на эту кровать! Так не-эж-ненько… Ты только скажи!
— Слушай, отлезь и не выделывайся здесь! — бросила Орландина, решительно поворачиваясь к нему спиной. — Ты, как-никак, в моем доме!
Не тут-то было.
Его руки фамильярно обхватили Орландину за талию, щупая сквозь тонкую ткань, словно курицу, после чего он сделал попытку решительно притянуть ее к себе, жарко дыша в ухо — почему-то все мужики воображают, что это должно возбуждать девиц.
Не со всей силой, но чувствительно она стукнула его локтем под дых и рывком высвободилась из назойливых объятий.
— Фу-ты ну-ты! — фыркнул Гордиан, потирая живот. — Какие мы недотроги! Можно подумать, мы приняли обет непорочности! Хороша же из тебя весталка!
— Отлезь, говорю, — нахмурив брови, повторила Орландина. — Охота потешиться, так иди в любой кабак, там тебя обслужат за полцены, красавчика такого. Или в храм Исиды — там вообще задарма все сделают. А я мужняя жена.
— Ну, ты скажешь тоже, Ласка! — нарочито расхохотался десятник. — Твоего муженька, должно быть, уже крабы давно обглодали! Ты скажи спасибо, что он тебя обрюхатить не успел, а то была бы ты сейчас вдовица соломенная с пузом!
— Крабы или не крабы, а сроки не прошли, — холодно бросила она. — Не хорони раньше времени.
Пожав плечами, Гордиан попрощался и удалился, бормоча что-то о недотрогах, которых, однако, он уломал не одну и еще кое-кого уломает.
Проводив его, Орландина вполголоса матюгнулась — и чего приперся, спрашивается? Что, неужели думал сразу ее уложить в койку?
Она посмотрела на объемистую бутылку, в которой оставалось почти две трети драгоценной жидкости. Такое вино стоит не меньше серебряного «скорпиона».
Подумалось — если отнести бутыль к кабатчику, то, пожалуй, три-четыре сестерция можно выручить. А на один бронзовый кругляш можно жить два, а если быть поскромнее, то и три. дня.
