надежды и расчеты чемберленовской клики. Иное дело, в какой они мере сбудутся.
В результате контактов в Лондоне у Гитлера сложится впечатление, что Англия ни в коем случае не выступит на защиту Польши. Вывод: с Польшей, Англией и Францией удастся разделаться поодиночке, начиная со слабейшего.
На следующий день после беседы Вольтата и Вильсона, 21 июля, германский МИД заявит, что Данциг должен отойти к Германии без всяких условий.
Германия сознавала опасность войны против такого сильного противника, как СССР. Она еще не располагала теми ресурсами, которыми будет обладать к 1941 году, захватив многие страны Европы. В 1939 году, когда Гитлеру пришлось решать, кто из противников слабее, с кем война менее опасна, оказалось, что Германия готова воевать с кем угодно, но не с Советским Союзом. Поэтому он решил временно пересмотреть свою политику в отношении СССР.
Советское правительство, изыскивая пути прочного союза с западными державами, уклонялось от предложений об улучшении отношении, выдвигавшихся Германией. Хотя в результате пожелания западных стран пойти на сотрудничество с СССР Советский Союз оказался в необычайно сложном положении: гитлеровцы и «мюнхенцы» могли в любой момент сговориться вновь между собой, оставив СССР в полной изоляции.
А Берлин действовал все настойчивее: переговоры, которые велись советскими дипломатами по инициативе германской стороны, касались в основном экономических отношений. Они, как правило, сопровождались зондажем с германской стороны о перспективах улучшения политических связей.
Берлин, среда, 26 июля 1939 года
Юлиус Карл Шнурре, ведавший в германском МИДе экономическими вопросами, не впервые встречался за последние месяцы с временным поверенным в делах СССР в Германии Астаховым. Инициатива обычно исходила от Шнурре. Сегодня он пригласил Астахова пообедать в одном из лучших ресторанов.
Последний раз, вспоминал Астахов, они встречались с Шнурре 17 мая. У него были твердые инструкции НКИД: учитывая англо-франко-советские переговоры, не давать никаких авансов. Астахов, выразив удовлетворение тем, что германская печать смягчила нападки на СССР, сказал тогда Шнурре: в Москве пока еще не могут решить, не является ли это временным перерывом, преследующим тактические цели. Шнурре был явно разочарован ответом.
Астахов понимал, что подобные беседы ведутся неспроста. Берлин активно зондировал почву для контактов с СССР – как здесь, так и в Москве. НКИД держал своего поверенного в делах в курсе дипломатических шагов Германии.
20 мая по личному указанию Гитлера германский посол в СССР Шуленбург посетил наркома иностранных дел и сообщил, что Германия готова возобновить экономические переговоры. В ответ нарком резко заявил: вся история с этими переговорами производит впечатление несерьезной игры, имеющей какие-то политические цели. И Шуленбург поймет, что советская дипломатия продолжает попытки договориться с английским и французским правительствами.
Астахов мог только предполагать, насколько обескураживающе подействует на Берлин такая беседа. И он был прав. 21 мая заместитель министра иностранных дел Вайцзекер телеграфировал послу Шуленбургу:
На основе результатов вашей дискуссии с Молотовым мы должны сделать вывод: нам следует молча сидеть и выжидать, не обнаружат ли русские желания говорить более ясно.
Но Гитлер и Риббентроп не могли «молча сидеть и выжидать». 30 мая Вайцзекер по указанию Гитлера пригласил временного поверенного к себе.
– Перед нами, – сказал заместитель Риббентропа, – встает вопрос о политических отношениях между Германией и СССР в целом. Вы знаете, мы не любим коммунизм и покончили с ним внутри страны. Мы не ожидаем, что в Москве вдруг полюбят национал-социализм. Но идеологические разногласия не должны мешать нам поддерживать нормальные деловые отношения.
Астахов, помня инструкции НКИД, был сдержан:
– У советского правительства укоренилось – и вполне обоснованно – недоверие к политике Германии. Вы сами даете для этого повод за поводом, и нормализовать отношения сразу трудно. Впрочем, я согласен с вами: несмотря на идеологические разногласия, такая нормализация возможна.
Никаких новых указаний из Москвы после этой беседы не последовало.
Берлин продолжал наращивать активность. Из московских шифровок Астахов знал о всех шагах Шуленбурга в июне на встречах и обедах как в его резиденции в Чистом переулке, так и во время бесед в НКИД на Кузнецком мосту. Шуленбург, опытный профессиональный дипломат, почти пять лет работал в Москве. Когда он получил этот пост, вспомнил Астахов, в Берлине один злой язык сказал: назначение Шуленбурга в Москву указывает на определенную политическую программу именно потому, что у него самого нет никакой политической программы. Гитлер умышленно послал в Москву человека, у которого не было собственных взглядов на советско-германские отношения и который был послушным гонцом, по не больше. Практика показала, что Шуленбург не проявлял инициативы и следовал правилу: политика – искусство извлекать лучшее из возможного. И сейчас, согласно инструкциям Гитлера, он пытался хоть как- то наладить отношения между двумя странами, полагая, что это и есть лучшее из возможного. Мог ли он тогда предположить, что ровно два года спустя он, граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург, придет в Кремль, чтобы объявить войну СССР, а спустя еще три года, в 1944 году, проявит наконец собственную политическую инициативу – примет участие в заговоре против Гитлера, согласится в случае успеха занять пост министра иностранных дел, а после неудавшегося покушения на Гитлера будет казнен?..
28 июня Астахов получил шифровку: Шуленбург вновь посетил наркома и вновь от имени своего правительства заявил, что Германия желает нормализации отношений с СССР. Нарком ответил, что СССР стремится поддерживать добрые отношения со всеми странами, включая Германию, но, разумеется, при условии взаимности.
Содержание всех бесед Шуленбурга с советскими руководителями и всех инструкций Берлина своему послу в Москве становилось известно Рузвельту: в посольстве Германии в Москве работал американский разведчик. Узнал президент и о беседе Шуленбурга с наркомом. Два дня спустя, воспользовавшись не совсем обычным поводом – отъездом Уманского, который сменил Трояновского на посту полпреда в США, в отпуск, президент пригласил его в Белый дом. О сорокаминутной беседе с Рузвельтом полпред коротко телеграфировал в НКИД, оговорившись, что, учитывая ее важность, подробности он сообщит в Москве лично. Суть телеграммы Уманского сводилась к следующему: по мнению президента, война начнется через несколько недель; Рузвельт полагает, что СССР не примирится с захватом восточноевропейских и Прибалтийских стран, поскольку это представит реальную угрозу для Советского Союза; Япония вынашивает планы захвата Сибири вплоть до Байкала; США же якобы не примирятся с закабалением Англии и Франции. Вывод – необходимо создать «демократический фронт» для отпора агрессорам.
…В назначенный час Астахов приехал в фешенебельный ресторан на Курфюрстендамм. Швейцар услужливо распахнул дверцу автомобиля и провел его в холл, где Астахова ожидал Шнурре. Они прошли в отдельный кабинет. Минут через пятнадцать по сигналу Шнурре официанты удалились, плотно закрыв дверь.
– Я думаю, – сказал Шнурре, – что отменное мастерство здешнего повара не будет помехой для беседы.
– Оно может лишь способствовать ей, – откликнулся Астахов.
