на этой платформе тоже все как один, мешком прибитые… Маша этому очень удивилась. Она видела и холл, забитый командировочными. Такой же усталый, измученный люд. Честно говоря, закралось у Маши сомнение в реальности той статьи в газете. Красивой жизнью тут и не пахло. Где тут, в этом человечески потном вертепе, может идти игра по-крупному, если радости измеряются захваченным в автобусе местом, «палкой» колбасы, раскладушкой в гостинице. Очень много людей, думала Маша простую мысль. Перебор.
В их училище как-то было собрание о продовольственной программе. Каждый вносил предложение, что сделать для решения этого вопроса. Огороды там, кролики или просто меньше есть… Выступила и Зина. Эта Зина у них – полный обвал: скажет – хоть стой, хоть падай. Зина четко сказала: «Нечего всем жить». Ее спросили: «То есть?» Зина стала загибать пальцы. Калеки – не нужны. Психи – не нужны. Смертельно больные – тоже… Спорили до хрипоты, очень интересное было собрание, никогда у них такого не было. И учительница их тоже ругалась, как ровня. Она была за уничтожение психов, а калек, говорила, трогать не надо, может, их кто любит. Правда, пришел завуч – он такой, слегка тронутый, – как заорет на учительницу: «Вы думаете, о чем говорите? Соображаете? Вы уже почти приблизились к фашизму». Учительница заплакала, сказала, что она в партию вступила, когда он, завуч, еще не родился, в общем, стали они между собой лаяться и не дали им доспорить.
И тут, в Москве, Маша это все вспомнила и подумала: Зина их – девушка крутая, но смотрит в корень. Нужна регуляция количества людей. Взять, например, стариков. Их более чем… Справедливо было бы определить, сколько человеку жить. Шестьдесят пять лет… И все… Предел… Освобождай территорию… Ну если ты великий, тогда другое дело… Тогда народ голосует, подтверждает твое величие и дает тебе право жить. Вот Райкин, например. За него бы все проголосовали, потому что вопроса нет. Маша мысленно выдергивала из московской толпы стариков, сразу делалось легче. Почему такая простая мысль не приходит в голову правительству? Маша ведь не какой злодей, она ведь гуманно дает шестьдесят пять лет, хотя, честно говоря, это уж очень много, на все хватит, и даже плюс. В конце концов Маша совсем твердо решила, что та статья в газете – брехня, что ничего похожего в Москве нет и не может быть – она, во всяком случае, не видела и понятия не имеет, где это можно та-кое увидеть.
Дни пробежали быстро и бестолково. В толпу плакальщиц на собраниях и митингах Маша не влилась. Нет, ей, конечно, было жалко Витьку, такой дурачок оказался невнимательный: так хорошо выводил ребят из окружения, а когда все было позади, высунулся и дулю показал – вот, мол, дураки, я вас всех обвел вокруг пальца. Кто бы мог ждать этого от Витьки? Хорошо о нем говорил один парень, и к Маше он обратился с уважением:
– Знайте, Маша, где бы я ни был, если вам или вашему ребенку что-нибудь понадобится, то знайте – я, Игорь Костин, все для вас сделаю.
Смотрела Маша на этого Игоря и думала: плакать ей или смеяться? Росточку как говорят, метр с кепкой, шея тонкая, в синих пупырышках. Бороденка растет местами, а он, дурачок, ее отпускает. И вообще, маленький, хлюпенький, а слов в нем на Жаботинского. Нельзя же так! Ты помолчи, дай телу отдохнуть. Но из него слово просто прет, аж как-то неудобно. Маша даже прятаться от него стала. Хорошо, что он не обидчивый. Даже не заметил.
Мать ей дала деньги, почему-то она решила, что их там будут отоваривать. Ничего похожего не было. Знающие Москву, конечно, разбегались собственными ногами, но Маша была тут первый раз. Сунулась было в какой-то универмаг, так ее как внесла туда толпа, так и вынесла. Опять же, не надо думать, что Маша – размазня, не знает, как пристраиваться в очереди и как ее обдуривать. Просто у Маши сидела в голове другая мысль. Если то, что писали в газете, неправда, то надо все это из головы исключить и искать другие пути к богатству и побережью Рижского залива. Идти, к примеру, все-таки в торговлю. Нюся ей уже предлагала. «Что там твое училище? Ты его, конечно, кончи, бумажки в анкете у нас ценятся, но работать иди к нам. Я тебя в галантерею поставлю».
Маша кривилась. Ты – мне, я – тебе? Фу! Торгаши – они и есть торгаши. Надо жить так, чтобы ты был сам по себе. Это главное – я у себя одна. И никому ничего оставлять, как у них говорят, притыривать, не хочу. Живите сами! Я тоже хочу сама.
Торговля – это крайний случай, до него пока далеко. Должны быть другие пути в жизни, должны!
Все-таки надо ей, Маше, где-то все поразведать ТОЧНО…
В гостинице Маша жила с западной украинкой, у которой погиб сын. Маша – человек объективный. Она так подумала, сама с собой: «Если б мне такую внешность, все бы богатство на земле пришло ко мне своими ногами». Это несмотря на то, что украинке этой, с точки зрения Маши, было уже много лет. «Трыдцять сим». Но женщина – что тебе королева, хоть и одета ни во что и, конечно, без выражения лица. Сплошное горе, и все тут. Машу она не то что не видела, а как-то не восприняла. А на другой день, когда они спать ложились, сказала:
– У тэбэ будэ другый… Не ций, так другый… – сказала и рукой махнула: понимай как хочешь.
Маша подумала и решила – правильно рассуждает, и доказывать другое не стала. Эти украинки – умные бабы. Она с ними сталкивалась в жизни и видела, что жизнь они улавливают от самого корня. Не будь той причины, что собрала их вместе, Маша определенно о многом спросила бы Софию. Тетка мудрая. Но тут как подступишься? Правда, какой-никакой, а повод случился.
София вечером возвращалась из церкви, и за ней уже в гостинице увязались какие-то грузины, не то армяне. В общем, мужчины с Кавказа, богатые. София вошла бледная, Маша прямо ахнула. Совсем как смерть, а глаз не оторвать. Кэти стали стучать в дверь. Сначала даже деликатно, со словами «дэвушка, дэвушка», а потом уже по-хамски, ногой.
София хрустнула пальцами, прошептала какие-то слова и открыла. Они стояли толпой под дверью, распаленные мужики с противными глазами, носами, челюстями. София ладонью лицо прикрыла и сказала одно слово два раза:
– Геть! Геть!
Лица Софии Маша не видела, а вот как подали назад кавказцы и как у них пропала их нахальная энергия, это она разглядела хорошо. Это же надо! София ушла потом в ванную, долго не выходила, а когда вышла, то была, как всегда, молчаливая и глаза долу. 06-суждать случившееся она явно не хотела, а Маша как раз хотела.
– Тут эти москвички, – сказала она, – я сама читала в газете, так они промышляют с приезжими. Заработки у них! Не поверите, по сто рублей берут… В наше время!
– Повии… Завжды булы. Цэ нэ люды… – ответила София и легла и отвернулась к стене.
«Почему это не люди? – подумала Маша. – Все люди – люди. А манекенщицы ходят по сцене в купальниках – кто они? С точки зрения Софии? Тоже ведь разврат». Маша разозлилась на себя. Нашла с кем говорить, дура! Что может понимать в сегодняшней жизни женщина, которой уже «трыдцять сим». Пушкина в ее возрасте уже убили, Маша Пушкина жалела. Что ни говори, мужчина страшненький, к тому же небогатый, взял в жены красавицу. Берешь – отвечай. Стихи, конечно, это хорошо, но если совсем по-честному – не работа. Жалко, он человек был по-своему хороший, добрый, но безответственный. Лишний человек, одним словом. Лишних отстреливают. Так думала Маша, гордилась своими, не вычитанными, мыслями, но особо не высказывалась. Вообще никто никому своих главных мыслей не говорит. Это ж не значит, что их нет? И у этой Софии, что лежала на кровати лицом к стене, тоже была какая-то главная мысль, с которой она бегала в церковь. Может, она проклинала Советскую власть, которая довела ее сына до войны и смерти? Скажешь эту мысль вслух? Фиг вам! А думать можно. Отвернись и думай. Вот и Маша будет думать свою мысль. Она к Советской власти отношения не имеет. Ей, Маше, эта власть нравится. При капитализме она вполне могла быть какой-нибудь служанкой, а сейчас другое дело… Все дороги открыты. Выяснить бы только, правду ли пишут в газетах? Времени почти не оставалось, надо было торопиться.
Этого майора Маша давно приметила. Приметила, потому что приметила, как он на нее глаз положил уже на первом их сборе. Толкотня, слезы, обнимания, а этот никогда не воевалый майор – весь такой рыжеватый, крепкий, глаза стальные, с искоркой, росточек небольшой, но пропорциональный мужчина, – так вот этот не воевалый майор глазами ее всю обежал сверху донизу и обратно. И снова – уже по окружности. Маша презрительно так хмыкнула: ну товарищ начальник! Потом каждый раз, где бы они ни были, он ее глазом зацепит и держит, как кошка цыплю. Надо сказать, что Маша этому обрадовалась. Конечно, мероприятие, на которое она приехала, в целом грустное, но нельзя же на этом зацикливаться? Ей важно знать, что она в полном порядке и мужчина может так на нее смотреть. Майор пялится на нее без всякого ее понуждения. Это хорошо? Хорошо!
Уже накануне отъезда повезли их на Красную площадь и могилу Неизвестного солдата. Вот тут Маша ахнула – красота какая! Куда там картинкам. Раззявила рот, а майор как учуял, возьми и подгреби. И стал ей показывать, где что.
– А это Манеж… Там картины выставляют. Художника Глазунова знаете? Очередь стояла петлей…
– Музей Ленина… Кирпичная кладка…
– А напротив – университет. Основная его часть теперь на Ленинских горах… Здесь остатки…
– «Интурист» видите? Высшего разряда гостиница…
– А нас поместили черти где, – обиженно сказала Маша. – Москвы не видели…
– Валюта, – ответил майор. – Она выше денег. Государственный смысл…
Тут как раз на валюте и смысле Маша и потеряла бдительность. Две силы сомкнулись в ней – сила ошеломившей ее окружающей красоты и та тайная сила, что огнем в ней горела. Красота парализовала, а тайная сила цеплялась за майора. В конце концов! А вдруг?
Водит же он Машу под ручку туда-сюда, туда-сюда, а от группы все-таки подальше. Рука у него горячая-горячая, запалить может… Значит?..
Смотрит, а он ее уже в рафик заталкивает. Пустой, естественно. Пыльный внутри, и грязный, как на уборке урожая.
Поддаваясь, Маша успела сказать, что даром в жизни ничего не дается, она – не дура, знает, читала, но майор или не понял, или не слышал, или к сведению не принял. Он ей бормотал о преимуществе быть мертвым – ничего не знаешь. Маша подумала: это он про что, о ком? Сообразила уже потом – о Витьке. Майор все-таки немножко стеснялся убитого солдата, но и не до такой уж степени!
Из рафика он выскочил пулей, даже не посмотрев на Машу. И как сквозь землю провалился!
Ее просто затопила ненависть. Так? – думала она. Значит, так? Если она приезжая, так с ней можно так? Ну уж нет! Да она может из этого майора сделать мокрое место в два счета.
Вот пойдет сейчас в ЦК и расскажет: так, мол, и так. За здорово живешь! Но знала – идти некуда. Сама дура – росомаха. Нет у нее опыта, а надо иметь. И ум надо включать, она ведь серьезных результатов хочет, а не так просто. Так просто она их всех в гробу видела.
…Потом, когда Маша вышла из рафика, она заметила, что времени прошло всего ничего – один светофор. Во всяком случае, красивая, неизвестная ей золотистая машина, ехавшая в потоке машин, скрыться с глаз еще не успела…
Садилось солнце, Маша вытерла подолом комбинации разгоряченное лицо. Черт с вами со всеми, смотрите, как я это делаю. Паразиты, сволочи, гады…
Сделав глубокий вдох, она пошла куда глаза глядят. Глаза глядели в сторону «Интуриста».
Потом, думала она, когда я буду богатая, очень богатая, я их всех удушу. Всех! По одному…
Notes
