Он подтянулся, ухватившись за край шатающейся лавки, скрип которой напоминал грозовые раскаты, с трудом разогнул колени и, покачиваясь, встал на ноги. Ивешка пыталась своими слабыми усилиями помочь ему удержать равновесие, проводя его через арку, украшенную резными рыбами, и помогая преодолеть несколько ступеней, но он едва ли мог почувствовать ее прикосновения.
— А где мой меч? — спросил он, ухватившись рукой за дверной проем, а затем еще и за полку, чтобы удержать равновесие. Его сердце подскочило, когда на качнувшейся полке загремела посуда. — Где мой меч? И где он сам?
— Это очень опасно, не делай этого! Я не могу пройти за эту дверь. Он хорошо защищен! Тебе следует просто уйти отсюда…
— Так где же этот проклятый меч? — продолжал настаивать Петр, но она хотела, чтобы он поскорее отошел от этой двери и отправился к Саше и ее отцу, она хотела, просто-напросто, чтобы он не мешал ей.
— Помоги отцу! — сказала она. — Помоги ему там, где у тебя есть такая возможность: ты не сможешь противостоять Черневогу, ты ничего не сможешь с ним сделать здесь, ты не сможешь даже войти туда. Уходи отсюда, прошу тебя! Это все, что ты можешь сделать, Петр!
Он увидел свой меч, стоявший в углу около двери, и сделал в его направлении несколько неуверенных спотыкающихся шагов, поднял меч и прислонился к стене, ощущая, как подгибаются и дрожат его колени.
— Пожалуйста, — продолжала упрашивать Ивешка, гладя его лицо. В ее глазах дрожали слезы. — Пожалуйста! Ведь ты ничем не поможешь мне, а только причинишь боль…
— Но ведь все это обман, — сказал он. — Черт побери, ведь это сплошной обман! — Он замахнулся на нее рукой и почувствовал, как его рука прошла через невесомый холод, который очень напоминал ему Ивешку, которая отпрянула от него, прижимая руки к губам.
— Уходи отсюда! Пожалуйста, прошу тебя.
Неожиданно сзади него от сильного порыва ветра распахнулась дверь и снаружи пахнуло сыростью. Он взглянул на макушки мертвых деревьев, видневшиеся в сумрачном свете дня за перилами крыльца. Волны мелкого, похожего на облака тумана дождя ворвались в комнату. Ветер завывал и раскачивал что-то с такой силой, что звуки его могли разбудить мертвеца.
Петр с тревогой повернул голову, когда увидел искаженное страхом и ужасом лицо Ивешки: ее глаза округлились, а рот был непроизвольно открыт. В этот момент он почувствовал, что ветер за его спиной стих, будто встретил на своем пути какую-то преграду.
Он быстро повернулся, чтобы оказаться лицом к лицу с чудовищной мордой водяного, голова которого раскачивалась над перилами крыльца словно голова змеи, скользкая и блестящая, отсвечивающая чернотой на дожде.
— Так-так, — сказал Гвиур, — идешь туда, идешь сюда. Хозяину явно наплевать на тебя. Да, видно, так оно и есть, на самом деле. Он говорил, что ты должен появиться здесь.
Петр попытался было захлопнуть дверь, но порывами ветра ее отбросило назад, а водяной тут же ринулся к нему как змея, блокируя дверь и хватая своими небольшими, но цепкими лапами его ногу.
— Остановись! — закричала Ивешка. — Кави! Кави, не надо, прекрати это! Останови его, он хочет его убить…
Петр выхватил меч и нанес несколько ударов по голове водяного, в то время как змея тянула его за порог. Он ощутил боль в руке, и она тут же онемела. Все завертелось перед его глазами, смешавшись в сплошном водовороте: и небо, и земля, когда упругие черные кольца обхватили его. Меч выпал из его руки, а все тело, от руки к ребрам, пронзила страшная боль, особенно в тех местах, где Гвиур сжимал его своими кольцами.
— Наконец-то, ты достался мне, — сказал водяной, продолжая обвиваться вокруг Петра.
Затем он неожиданно отскочил от своей жертвы и зашипел:
— Соль! Соль! Какое вероломство!
Сквозь серую стену леса они уже различали высокую ограду огромного дома, который мог быть украшением любого большого города, а вместо этого стоял здесь в запустении, выветрившийся от непогоды и такой же серый, как и окружавшие его деревья.
— Здесь, — сказал Ууламетс, едва переводя дыханье.
И Саша, ощущая волнение в сердце, с чувствами, навеянными непрошеными мыслями об этом месте и детстве мальчика-Ууламетса, сказал:
— Мы что же, вот так просто и подойдем к нему?
— Пока кто-нибудь не остановит нас, — ответил Ууламетс, и начал преодолевать подъем, склон которого был размыт дождем и покрыт грязью. Он поскользнулся, и Саша не раздумывая поддержал его, совершенно не удивившись, когда старик оттолкнул его, когда они поднялись на самый верх, не впадая от этого в раздражение и не сосредоточивая свое внимание на таком отказе от посторонней помощи. Тишина — вот что сейчас требовалось им обоим: скрытность и внезапность появления.
Это должно было подбодрить Черневога, уверить его в собственной силе и собственной ловкости, убедить в том, что старый Илья Ууламетс уже ни на что не способен, кроме ошибок, и нет никаких причин беспокоиться о столкновении с ним, к которому Черневог так долго готовился. Все, находящееся поблизости, что имело хоть какую-то силу, боялось Черневога, даже лешие.
В это было легко поверить, особенно легко потому, что именно эту мысль Черневог послал им, и она, посланная ими назад, словно эхо, вернулась к нему, имея лишь еле заметные искажения, вполне подходящие для его подозрительного бессердечного нрава:
«Остерегайся Ивешки.
Она не любит тебя. Разве ты мог рассчитывать на это? Она и никогда не любила тебя: она лишь хотела обрести побольше силы для себя самой».
Тем временем, Саша вновь ощутил, как его охватывает слабое сомненье, проникающее откуда-то совсем с другой стороны, похожее скорее на уверенность, что Петр был жив и находился рядом с Черневогом.
Саша даже качнулся, почувствовав жестокий холодный толчок недоверия к Ууламетсу, вспоминая, как тот не пожалел бы никого, даже Ивешку, не говоря уже о Петре или о нем самом, для своих целей, и, следовательно, сейчас не могло быть и речи о спасении Петра.
Тогда Ууламетс вновь схватил его за руку и сказал:
— Следи за собой, следи за собой, малый. Все, что ты чувствуешь сейчас, это все тоже исходит от него. Ты не можешь позволить себе верить в это.
Но несмотря на это у него росла уверенность, что он знает, где был Петр: за ближайшим деревом, в том самом дворе, которого он никогда не видел, а знал лишь только по воспоминаниям Ууламетса. И еще он был уверен, что Ивешка указала путь к Черневогу и приняла в дар его силу, которую Петру было не жаль…
Что же касается Саши Мисарова, то ему предназначалась весьма соблазнительная мысль, шептавшая о том, что если он всего-навсего останется в стороне, если он согласится на это, то тогда Черневог сделает его всесильным и могучим над людьми во всем мире, что всегда презиралось им, не потому что Черневог не принимает его в расчет, он вполне оценил и почувствовал его пребывание рядом с Ууламетсом, но в отличие от последнего, он более расположен к молодым…
Мальчик, который связал себя обещанием с Черневогом, должен стать частью его окружения, его дома, его жизни вместе с Ивешкой, вместе с Петром, вечной жизни, чтобы управлять городами и княжествами, если этого захочется ему…
Или он может умереть, но прежде увидит, как умрет Петр…
— Если Петр там, — тяжело дыша сказал Ууламетс, — то Черневог наверняка не убил его, по крайней мере он не сделает этого до тех пор, пока он не выведет из равновесия тебя. Деревья! Помни о деревьях, малый!
Он не стоил ровным счетом ничего и на самый худой конец мог послужить лишь заложником, а точнее оружием в руках Черневога, точкой раскола между Ууламетсом и Сашей, которые собирались прийти сюда…
Возможно, что Черневог хотел, чтобы он знал об этом, или этого хотел Гвиур. Или, наконец, он
