еще раз обдумать все случившееся, в то время как Саша продолжал обсуждать с Ууламетсом происшествие на реке, особенно отмечая то, что ему не удалось ничего рассмотреть…
— Но Петр должен был все видеть, при полном дневном свете…
— На самом деле, не имеет большого значения, происходило это днем или ночью, — сказал Ууламетс. — Дневной свет может лишь скрыть от нас многие подробности. На самом же деле ты никогда не сможешь увидеть ее полностью с помощью одних лишь своих глаз.
— Ты просто сумасшедший, — неожиданно резко сказал Петр, по-прежнему сидя около самого очага. — Как это можно видеть что-то без помощи глаз?
— Очень просто, — сказал Ууламетс. — Мы почти всякий раз делаем это, разве я не прав? Ты видел ее в своем воображении.
Он почувствовал неожиданную неловкость от того, что Ууламетс разбил все его доводы и не оставил ему никакой опоры.
— Вот, пожалуй, единственное место, где она действительно могла быть, — заметил он в раздражении, ощущая, как опять втягивается в разговор. — Ведь на самом деле она и была всего лишь игрой воображения. Игра воображения, вот все, что мы наблюдали и что преследовало нас.
— Ты ошибаешься. Опасность, которая исходит от нее, к сожалению не ограничивается воздействием на твое весьма слабое воображение, Петр Кочевиков. Твое заблуждение и вред, который от него исходит, именно сейчас подвергают опасности твоего молодого приятеля, который возможно может, а возможно и нет, сделать для тебя большое дело: помочь тебе. И если оно окажется не по силам для его здравого смысла, то у тебя вообще не будет никаких шансов рассчитывать на чью-либо заботу и помощь. Жизнь — очень большая роскошь в этом лесу.
А Петр, отвернувшись и глядя вдоль комнаты, еще раз вытер свою шею, под влиянием не проходящего ощущения леденящей сырости, и еще раз постарался убедить себя, что это всего лишь холодная роса, брызнувшая на него с ветки или что-то еще в это роде.
Разумеется, была еще и другая возможность: он мог поступать как и те, кто был рядом с ним. Он мог улыбнуться Ууламетсу и сказать, что он очень сожалеет и готов принять за правду любые доводы старика, например, так, как это делал Саша. И поскольку Саша решил придерживаться тех же взглядов на вещи, что и старик Ууламетс, то Петр увидел в этой ситуации единственную надежду вырваться из этого леса, а то, что он внутреннее смирился с сумасшествием старика, откладывало их побег на какое-то более отдаленное время.
Он просидел почти целый день, прислушиваясь к тому, что рассказывал Саша Ууламетсу о событиях на реке. Он, черт возьми, рассказал ему о том, что они ходили осматривать причал, если уж не саму лодку. Но вскоре он рассказал и об этом, поддавшись настойчивым расспросам старика. Петр старался смотреть в потолок, на потемневшие стропила, и, поминутно сжимая зубы, обращался ко всем богам в недоумении, почему его так просто оседлал какой-то дурак.
Но он и сам знал ответ на этот вопрос: он понимал, что Саша нашел в отношениях со стариком как раз то самое, к чему стремился всю свою жизнь. Ведь старый колдун сказал ему, что его собственное представление обо всем происходящем вокруг абсолютно правильное, а его желания действительно могут изменить существующее положение дел именно тем самым путем, как мальчик и собирался сделать мальчик.
— Ну, а что ты скажешь по поводу лошадей? — спросил он Сашу, когда тот присел рядом с ним поближе к огню.
— Каких лошадей?
— Или о царской карете. Или это будет по плечу лишь нашему призраку, а ты пока будешь считаться новичком в этих делах?
— Петр, послушай старика. Пожалуйста, послушай его.
Но тот сделал движение рукой, будто находясь на торжественном приеме, и сказал:
— Разумеется. Я уже и так слушаю его целый день без передышки. Я уже узнал, что у меня есть третий глаз и все прочее. Боже мой, малый, я-то думал, что в тебе гораздо больше здравого смысла.
— Петр…
— Теперь он хочет отыскать это проклятое дерево. Чудесно. Давайте отправимся в лес, и я найду вам вполне подходящий экземпляр. А пока мы будем ковылять в темноте, опасаясь свалиться в трясину, он будет петь свою песню, чтобы его дочь встала из могилы. Вот это, уверяю тебя, будет зрелище. Во всяком случае, сегодня ночью я постараюсь обойтись без рыбы, у меня будет обед по собственному рецепту.
Саша выглядел совершенно разбитым.
— Я никогда не был беззащитным. Учитель Ууламетс…
— Учитель, я не ослышался?
— Не забывай, что он все время говорит нам лишь правду. Я клянусь тебе в этом. Из-за того, что она находится здесь, в этом лесу нет никаких животных, и это только благодаря моей удаче мы смогли так далеко войти в него и добраться до дома старика.
— Браво! И таким образом мы стали приманкой для призрака.
— Если мы сможем найти ее дерево, или старику удастся околдовать ее, то тогда мы будем спасены. Иначе мы не будем в безопасности даже здесь. Она никогда не откажется от тебя.
— Очень настойчивая молодая дама. Почему бы нам не открыть дверь и не пригласить ее в дом?
— Не смей говорить так. Будь очень осторожен и не пытайся сам вызывать какие-нибудь ее действия. Это не подходящий случай для того, чтобы разыгрывать шутки.
Петр вновь ощутил холод на своей спине.
Удивительно, что это ощущение усилилось после ужина, который состоял из рыбы для старика и мальчика, а сам он обошелся лишь парой небольших реп и даже не притронулся к выпивке. Он ужасно хотел спать, особенно утомленный поскрипыванием бревен в стенах дома, и подумал, что причиной этого скрипа, скорее всего, была неустойчивость земли, оттаивающей после зимних холодов.
Когда бревна скрипели, то казалось, что весь дом приходил в легкое движение, от половиц до стропил.
Но ощущения могли очень часто вводить в заблуждение, особенно, когда человек был утомлен и его клонило ко сну. Саша давным-давно мирно спал рядом с Петром на теплых камнях, завернувшись в одеяло. Ууламетс наконец кончил писать и, устроившись на своей кровати, тоже спал, тихонько похрапывая. Петр подложил руки под голову и дремал при затухающем огне очага, прислушиваясь к потрескиванию половиц и стропил и к завыванию ветра, раскачивающего сухие деревья.
Неожиданно до него донеслись одинокие шаги, сначала на дорожке, а затем на крыльце.
Он приготовился было разбудить Ууламетса и даже поглубже вздохнул для этого, полагая, что тот, несомненно, знал всех своих визитеров и их привычки. Но по каким-то необъяснимым причинам он на мгновенье задержал этот вздох и замер, не шевелясь и не произнося ни звука.
Наконец кто-то постучал в дверь.
Саша зашевелился, а Ууламетс проснулся и теперь сидел в кровати.
Несколько мгновений никто не двигался. Затем Ууламетс поднялся и направился к двери.
— Не открывай ее! — закричал Петр, глядя на то, что собирался сделать старик. Он быстро прополз под столом и, миновав лавку, наконец-то добрался до меча, как раз в тот момент, когда дверь открылась и в комнату ворвался ветер, который начал раздувать тлеющие в чаге угли.
Петр ухватился за меч, освобождая его от ножен, и с бьющимся до боли сердцем, помогая себе рукой, перебрался через лавку и встал на ноги.
Она уже была там: парящее в воздухе, смешанное с туманом белое облако, подрагивающее на ветру. Кое-где среди этой туманной белизны виднелись остатки речных водорослей.
Ветер все сильнее кружил по комнате, раскачивая подвешенные к потолку связки сухой травы и выдувая искры из очага.
— Закрой дверь! — закричал Петр. — Ради Бога, закрой ее!
На этот раз его услышали. Ууламетс с усилием начал закрывать ее, и Саша подбежал к нему и навалился на нее всем своим весом, пока засов не встал на свое место. Стоявшая рядом метла упала, а вместе с ней с полки свалилась последняя чашка и с треском разбилась.
