которая наблюдала за ними. Она стояла перед очагом, озаренная отблесками огня, который позолотил ее белое платье, а распущенные, теперь уже сухие волосы опускались вниз, образуя в воздухе волну золотистого света.
Он напомнил самому себе про Киев, куда так неумолимо стремился, и о том неоспоримом факте, что Ууламетс вряд ли потерпит пребывание мужчины в доме рядом с его дочерью, особенно если учесть ту оценку, которую ему сделал старик. Несомненно, что выселение от очага было намеком на то, что старик не будет больше возражать, если они покинут его дом.
А это означало, что завтра они смогут отправиться в путь вдоль реки, без всяких слов благодарности, прихватив с собой хотя бы половину той провизии, на которую рассчитывали, и… полная победа будет одержана!… а старый скряга может оставаться в этом мертвом лесу, держа дочь на замке…
Не имеет большого значения, что условия жизни в этом лесу частично лежат и на ее совести. Теперь она больше не призрак.
Так ли? Разумный человек должен все-таки обдумать все до конца, прежде чем ложиться спать в темном углу под столом.
— Ты думаешь, она теперь в безопасности? — прошептал он как можно тише, обращаясь к Саше, когда укладывался рядом с ним. Ему казалось, что если у Саши есть задатки колдуна, то он, несомненно, должен чувствовать подобные вещи.
— Что ты имеешь в виду? — прошептал мальчик в ответ. Это было уж чересчур, подумал Петр, для человека с колдовской восприимчивостью.
— Ничего, — сказал он, и натянул на голову одеяло, стараясь заснуть, но, тем не менее, продолжая думать об Ивешке.
Но вдруг, только он успел закрыть глаза, как вместо сна, его сознание самым вероломным образом перенесло его назад и бросило в яму рядом с холмом. А когда он попытался избавиться от этих ощущений, то оказался в пещере, обвиваемый мягкими, упругими кольцами тела водяного. Ни одно из воспоминаний не обещало ни приятных снов, ни спокойного отдыха.
Но он продолжал упорно напрягать свою память, вспоминая Ивешку, озаренную отблесками огня, что помогало ему отогнать мрачные виденья в самые отдаленные уголки своей памяти.
Наконец его воображение, блуждая будто коварный зверь, привело его на берег реки, где Ивешка тронула его своими холодными пальцами… а затем устроило ему неожиданный и малоприятный сюрприз, швырнув все его ощущения на грязное дно пещеры, где он оказался вновь в окружении остатков скелетов.
И он подумал, пытаясь вновь разбить свое неуправляемое воображение, что Ивешка, даже будучи призраком, вряд ли причинила бы ему сколь-нибудь серьезный вред: немного холодной воды на его лицо, сердитый взгляд да поспешное бегство, вот и все, что она пыталась сделать. Оглядываясь назад, он мог теперь отнести все эти поступки за счет безысходности ее положения, а не какого-то мстительного преследования его: она изо всех сил пыталась поговорить хоть с кем-то, но так ни разу и не смогла произнести ни звука. Она пыталась сделать это и там, около ивы, которая и была ее деревом…
И вновь он оказался в пещере, как наяву ощущая всю зловредность, окружающую его. Он слышал, как водяной приговаривал: «Лучшую тройку из пяти.» При этом почему-то голос водяного напоминал ему голос его собственного отца, который он считал наименее пророческим, нежели тот факт, что он вообще вспомнил о нем в этот вечер с необычной отчетливостью.
Затем его мысли вновь вернулись к огню, в отблесках которого он снова увидел Ивешку: мысли так ни разу и не остановились, а продолжали свой бесконечный хоровод, и он совершенно искренне хотел, чтобы они оставили его и дали хоть ненадолго уснуть. Но как только он закрывал глаза, то все более и более мрачные картины начинали выплывать перед ним, и тогда он решил, что лучше некоторое время он вообще не будет спать. Казалось, что за эти несколько дней с ним случилось столько невероятного, что нельзя было и помышлять о какой-либо безопасности: его голова напоминала кипящий котел, где бурлили самые противоположные представления о происходящем, которые отказывались уживаться вместе, и он часто ловил себя на том, что затрудняется отличить вымысел от реальности.
Сегодняшней ночью, когда рядом, около очага мирно спала давным-давно умершая девушка, а его собственное тело все еще испытывало боль от объятий водяного, он неожиданно с полной определенностью ощутил, что не в состоянии больше управлять собственной жизнью, и это обстоятельство очень расстроило его.
Он, разумеется, он мог уйти отсюда, мог уйти хоть завтрашним утром, вместе с Сашей, и никто не сможет остановить их, а два-три дня спустя он будет способен вновь удивляться, если вдруг увидит русалку или домового, или вступит в борьбу с водяным.
Но по ночам… Он был напуган тем, что весь остаток жизни по ночам его будут преследовать кошмарные сны, наполненные непостижимыми для его разума вещами. Его самоуверенность и храбрость были самыми ценными качествами, которые он получил от жизни, и поэтому Петр Кочевиков всегда мог сделать попытку там, где любой другой проявил бы нерешительность. Для человека, который знал лишь науку об удаче, доставшуюся ему в наследство от отца, сам факт существования чего-то неизвестного и невероятного, возникающего почти в каждой жизненной ситуации, было ужасным откровением.
Кто-то мог или слепо не принимать эти обстоятельства в расчет, так чаще всего поступали дураки, или же со знанием дела постараться разобраться в них, если это не требовало больших затрат времени.
Конечно, он мог уйти из этих лесов. И он вполне мог обойтись тем, что годами мог приглядываться к многочисленным женщинам в Киеве и даже не пытаться сравнивать их с неземной красотой Ивешки. И если сложить его таланты, унаследованные от родителя, с сашиными весьма странными способностями, то, как он и рассчитал, они вдвоем могли бы организовать себе вполне беспечную жизнь в том мире, где их окружали обычные люди и обычные заботы.
Но теперь он всегда будет знать, что есть и другие правила, и в один прекрасный момент они могут вторгнуться в его жизнь и нарушить то равновесие, которое он так хорошо просчитал.
Такая возможность может подстерегать его где угодно, даже в Киеве, особенно пока рядом с ним будет находиться Саша Мисаров. Такое могло произойти даже в Воджводе, и если с ним ничего подобного не случилось там, так это лишь благодаря случайности. А ведь любой из местных колдунов вполне мог…
Нет, нет. Он не хотел даже думать об этом. Никакого колдовства в смерти Юришева не могло быть, и ничто, кроме собственной глупости, не вовлекло его в эту историю.
Если только… Если только Саша, конюх из «Петушка», имел очень жгучее желание избежать своей участи, или найти друга, или проверить собственные возможности…
Или он мог однажды пожелать, чтобы настоящий колдун в один прекрасный день взялся учить его, как управлять таким смертоносным даром…
Кто знает? Бог мой, может быть, и сам Ууламетс страстно желал… желал, чтобы кто-то, похожий на Сашу, помогал ему. Кто вообще мог говорить о какой-либо безопасности в этом мире, где любой колдун мог одним движением пальца уничтожить любое равновесие через время и через расстоянье?
Поэтому он хотел, черт возьми, понять, во что был вовлечен, прежде чем покинет это место, чтобы с полной ясностью представить себе, должен ли он в любом случае покинуть его или же у него есть свобода выбора: уйти или остаться.
На утро Ивешка проснулась раньше всех: Саша услышал постукивание ложки, а когда поднял голову, то увидел, что она что-то смешивает в большом котле. Петр, тихо лежащий рядом с ним, все еще спал, и Ивешка улыбнулась и руками показала Саше, что он может лечь и спать еще.
Ему, и на самом деле, не хотелось говорить с ней, пока другие все еще спали, во всяком случае это прежде всего касалось Ууламетса. Он посчитал, что будет гораздо безопаснее, если он воспользуется всеми преимуществами, которые предоставляет сон, и немедленно нырнул под одеяло, поскорее укрыться от утренней прохлады, и закрыл глаза.
Казалось, что прошел лишь один миг, когда он вновь проснулся, ощутив запах печеного теста: сквозь ножки стола и лавки он видел, что над раскаленными углями возвышался трехногий таган, на котором стояла сковорода. Ивешка переворачивала пирожки, разговаривая в то же время с отцом, который
