лентами, разлила обед по расставленным котелкам и уселась за стол в окружении ожидающих ее мужчин. Она с таким изяществом подняла свою ложку, что остальным только оставалось следить за тем, чтобы не облить свои чистые рубахи.
Таким же было каждое ее движение, каждый взгляд ее глаз, каждое весело и мягко произнесенное слово. Она шутливо говорила о порядке в доме, о состоянии запасов и мягко бранила отца за то, как он вел хозяйство…
Петр даже прикусил изнутри губу, и постарался сделать это как можно сильнее, подумывая о том, чтобы прямо сейчас встать, взять в руки кувшин и устроить в этот вечер небольшой беспорядок, но тишина за столом была такой глубокой, а радушие, с каким Ивешка угощала их, было столь утонченным, что было жалко разрушать их.
Но он все равно хотел любым способом разрушить колдовские чары. При этом он избегал взгляда девушки и все время пытался отыскать какую-нибудь фальшь в ее мягком голосе или в манере смеяться, которые очень задевали человека. Он даже старался припомнить, где оставил свой меч, рядом с собой или около стены, вспоминая, как Саша и Ууламетс, оба одновременно, говорили однажды, что ее никогда и ни под каким предлогом нельзя пускать в этот дом.
Ему сейчас очень хотелось, чтобы снова заскрипели половицы, а в подвале завозился домовой, и он не возражал бы даже против того, чтобы тот самый злобный черный шар, похожий на комок пыли, появился здесь вновь. Сейчас Петр Ильич Кочевиков сидел за столом и желал этого так, как ему еще ни разу в жизни ничего желать не приходилось, в надежде, что Саша делал то же самое, и имел очень слабый, почти дурацкий, расчет на то, что удача игрока, может быть, хоть что-то, да и значит…
Но бревна и балки не сотрясались, и никто не скребся в дверь.
А может быть, подумал он вдруг, все это было лишь следствием лихорадки, которая, как утверждает Саша, все время мучила его. Может быть, он никогда и не был в той самой пещере, у водяного. И может быть, девушка сидящая против него за столом вовсе никогда и не умирала, так же как не было и всего остального, а просто он пришел в чувство после своей болезни лишь сегодняшним вечером, и в его голове все еще была легкая путаница от той самой лихорадки, которая и мучила его из-за раны. Вот такие мысли продолжали пугать его, полностью переворачивая все доводы, при этом они могли быть крайне убедительными, особенно если человек не очень цеплялся относительно того, что он уже видел и того, что он уже сделал. Это было невероятным, если только вообще было на самом деле.
Два или три раза во время ужина, когда он был особенно готов не верить своей памяти, он даже попытался убедиться, в своем ли он уме, и с этой целью попробовал представить подводную пещеру в мельчайших деталях, припоминая и черепа и скелеты, чтобы не попасть под колдовские чары Ивешки, если только здесь, на самом деле, было колдовство, если оно вообще было возможно. Он сам постарался убедить себя в этом. Но если он будет придерживаться того, что верит во все происходящее, то в таком случае, он должен будет признать себя сумасшедшим.
— Скажи мне, — очень мягко спросила его Ивешка, чуть наклоняясь вперед, — сколько людей живет в Воджводе?
Ему никогда в голову не приходило интересоваться этим. Он прикинул, ошеломленный этим вопросом, и у него вышло пять тысяч. Но потом он решил, что их могло быть и десять.
Затем, неожиданно сжавшись от подступившего ужаса, он подумал об окружавшем их лесе, в котором осталось одно единственное живое дерево.
— Не знаю, — ответил он. — Я не уверен, что знаю это.
Ивешка продолжала смотреть на него. Казалось, что вокруг все остановилось, и была лишь одна, ничем не нарушаемая невыносимая тишина.
— Я никогда не выходила за пределы этого леса, — раздался мягкий шелковистый голос Ивешки. — Моя мать всегда говорила, что гораздо лучше представить все окружающее тебя в своем воображении, чем увидеть саму реальность. Вот так я и представляла себе сотни домов с резными фасадами и разрисованными ставнями. А Воджвод напоминает что-то подобное?
— Да, там есть много именно таких домов.
— И люди там постоянно идут куда-то…
— Там есть и деревенские хутора, и торговые лавки, — сказал он, стараясь поизносить слова как можно более обычным тоном, не проявляя интереса к разговору. — Как и в любом городе.
— Купцы приезжали и сюда, — сказала девушка. — Еще когда была жива моя мать, она…
Неожиданно на Ивешку пала какая-то тень. Петр даже оглянулся и внимательно посмотрел через плечо, чтобы убедиться, нет ли чего-нибудь сзади него, и в тот же момент туда повернулся и Саша.
Но пространство между ними и очагом было абсолютно пустым.
— Извини меня, — начал было говорить он, вновь поворачиваясь к столу. Его сердце продолжало учащенно биться. И он увидел, что Ууламетс держал в своей ладони руку Ивешки, а тень упорно лежала на ней, и теперь была более отчетливой и глубокой, более глубокой, чем те тени, которые отбрасывали сидящие за столом Саша и Петр, и даже глубже той, которая покрывала руку Ууламетса, лежавшую на руке девушки.
— Папа, — сказала она дрожащим голосом. — Держи меня…
Петр перестал дышать, охваченный мыслью о том, что он должен сделать что-то: может быть, удерживать ее руками, или встать и освободить пространство между ней и очагом, но он не знал, что именно будет правильным в данный момент. Но через одно или два мгновенья показалось, что тень становиться меньше.
— Папа, — прошептала Ивешка, стараясь не глядеть никуда, — я не хочу умирать. Пожалуйста, не отпускай меня.
— Я и не отпущу тебя, — сказал Ууламетс. И неожиданно резко воскликнул: — Ивешка!
Она сделала легкий вздох, и тень полностью исчезла. Ее свободная рука неуверенно искала рукав Ууламетса. Она дотронулась, ощупывая его, как это могут делать только слепые, и сказала:
— Папа? Он хочет, чтобы я вернулась.
— Кто?
У девушки даже перехватило дыхание. Она сильно встряхнула головой и взглянула в угол.
Взгляд ее был направлен в сторону реки.
Петр очень осторожно переставил ноги через край лавки и начал подниматься из-за стола, направляясь за мечом.
— Не вздумай ходить туда, — сказал Ууламетс. Петр стоял и глядел на них и на Сашу, который очень тихо тоже встал на ноги.
— Мы изведем его под корень, — сказал Петр. Ему очень хотелось верить, что вторая попытка будет удачной, так как водяной, на самом деле, очень недолюбливает мечи, и что это созданье не имеет никакой силы над сидящей среди них девушкой. — Ведь ты, помнится, сказал, что не имеет значения, день стоит или ночь.
— В большинстве случаев! — сказал Ууламетс. — Не смей открывать дверь.
— Учитель, — очень тихо задал вопрос Саша, — а где же Малыш?
Прошло некоторое время, прежде, чем Ууламетс наконец сказал:
— Уместный вопрос. — Он очень осторожно поднялся с лавки, все время придерживая Ивешку за плечи. — Но давайте сначала думать о том, чего мы не хотели бы иметь здесь. Как, по силам нам это? Давайте все будем думать об этом очень упорно.
Петр очень ревностно думал о том, как это зловредное существо убирается в свою темную нору, а темный лохматый шар преследует его. Он очень желал, чтобы солнце ранним утром нашло водяного и превратило его в сморщенные беспомощные остатки змеиной кожи. Он желал этого изо всех сил, какие только мог отыскать в себе. И в этот момент почувствовал, как Сашина ладонь с силой сжимает его руку.
— Пожелай, чтобы мы все были в безопасности, — сказал мальчик.
Тогда Петр вспомнил, что Саша предупреждал его о желаниях, которые могут зайти очень далеко и даже быть неуправляемыми, особенно те из них, которые направлены на достижение всяческого вреда.
Но буквально в тот же момент его страх просто-напросто улетучился, оставляя ему лишь удивление
