Лавочкиным, то пусть он это и сделает. После этого вы трое, т.е. Рязанский, Пилюгин и Черток должны исчезнуть, чтобы вас никто здесь не вспомнил. И упаси бог проявлять еще какую-либо инициативу».
Через час мы вернулись на непрерывно идущее заседание и Минц доложил Ванникову:
– Борис Львович! Специалисты, которых рекомендовал Дмитрий Федорович, по проблеме надежности электрической схемы с пиропатронами дали ряд очень ценных советов. Я думаю, что мы теперь должны будем с Семеном Алексеевичем их тщательно проработать, составить график работ по возможной реализации, и после этого доложим.
– Когда?
– Сегодня к концу дня.
– Сейчас четыре тридцать. Нам надо здесь обсудить еще ряд вопросов и все-таки немного отдохнуть. Я согласен, чтобы за сегодня и завтра были сделаны все доработки и тогда в понедельник мы здесь вас всех послушаем.
Я похолодел. Посмотрел на Ветошкина, он делал какие-то знаки Устинову, но тот был очень доволен похвалой Минца в адрес «его специалистов» и не реагировал.
Тогда Ветошкин осмелел:
– Разрешите, Борис Львович! Наши специалисты достаточно хорошо разобрались и указали на один принципиальный недостаток схемы. Но его устранение требует, как нам представляется, серьезной конструкторской проработки. А это уже должен сделать Семен Алексеевич. Мы готовы ему все объяснить. Но он должен Вам завтра доложить график и возможные сроки.
Ванников прекрасно понял Ветошкина, но должен был разыграть представление по всем правилам. Он обратился к молодому Берии:
– Сергей Лаврентьевич, у вас есть вопросы?
– Нет.
– Тогда мы все благодарим товарища Устинова и его специалистов за помощь, но прошу, чтобы вы, Александр Львович, проследили за этой работой, и завтра нам всем доложите, если надо, вместе со специалистами Устинова.
Мы трое вместе с Ветошкиным быстро выскользнули из кабинета, и он скомандовал: «Рязанскому и Пилюгину, благо у них своя машина, – немедленно исчезнуть! Черток сейчас все объяснит Лавочкину, а я его подожду, без него не уеду».
Лавочкин был вызван запиской. Я попросил у него пятнадцать минут для объяснений. Но проговорили, вероятно, все сорок или больше. Он все понял. Выглядел сильно уставшим, и поэтому степень
бедствия воспринимал в каком-то отрешенном состоянии. На прощание поблагодарил, попросил передать привет Гонору и Королеву и вдруг, улыбнувшись, по-доброму добавил: «Не знаю, как там у вас, а мне во время войны было легче».
Ветошкин чуть не силой вытолкнул меня из корпуса, усадил в министерскую машину, и около восьми утра мы вырвались на Ленинградское шоссе. По дороге он меня поучал: «Не вздумайте сюда звонить и интересоваться реализацией своих идей. Одно слово Сергея, если вы ему приглянетесь, или кого-либо из этих академиков, и можете загреметь к ним на месяц или навсегда. Поэтому на ближайшую неделю сгиньте либо в отпуск, либо в командировку».
Вернувшись домой, я на удивление Кати и сыновей выпил полстакана водки и, позавтракав, к их великому неудовольствию завалился спать. В понедельник, объяснив все Гонору, я отпросился на три дня в командировку в Ленинград – там всегда находились дела.
Только через два месяца я позвонил Федосееву и поинтересовался, как дела. Он успокоил, что все обошлось без персональных наказаний и без жертв. Схему доработали и завтра будут возобновлены стендовые испытания. Было много других неприятностей, но теперь все позади – «скоро начнем летать».
Уже много позже, из Капустина Яра, мы наблюдали, как ракеты Лавочкина, а не «Вассерфали» действительно начали успешно летать.
Вокруг Москвы были построены два кольца противовоздушной ракетной обороны, где располагались ракетные установки. Это была знаменитая 25-я система генерального конструктора Расплетина.
Мой вклад в эту технику измерялся всего одной бессонной ночью, о которой мы часто вспоминали при застольных встречах с Рязанским и Пилюгиным. Я при этих воспоминаниях любил дразнить Пилюгина, что хотя «мы с тобой вместе получили медали „За оборону Москвы“ еще в 1944 году, но идея двухпроводности для ракет была высказана мною первым. Поэтому я медаль имею за дело, а ты – только за рытье противотанковых рвов в 1941 году».
Глава 6. Первое ракетное десятилетие (1946-1956)
Подавляющее большинство советских историков и публицистов, писавших о ракетной и космической технике, пытались как можно быстрее «проскочить» десятилетний период 1946-1956 годов и вырваться на космические просторы. Тому есть несколько причин.
Первая, на мой взгляд, заключается в том, что в этот период в Советском Союзе с исключительным напряжением велись работы по созданию первых боевых ракетных комплексов – нового вида вооружения. Были мобилизованы лучшие научные и технические силы страны. Работы были строго секретными. Только в 1980-е годы у нас появилась возможность для открытых публикаций о том периоде.
Вторая причина более прозаическая: тот, кто знает историю этого периода, не может или не хочет писать. К сожалению, большинства из тех, кто начинал ракетную эпоху, уже нет в живых.
Третья причина относится только к профессионалам – писателям и журналистам. Они не находят в истории этого периода сенсаций и такого обилия свершений, потрясающих человеческое воображение, которые посыпались, как манна небесная, с 1957 года – после запуска первого искусственного спутника Земли.
Историки и биографы Королева, за малыми исключениями, также очень скупо говорят о его деятельности в этот период и, видимо по причине отсутствия «исходных данных», совсем почти не упоминают о деятельности других ученых, инженеров, организаторов науки и подвижников создания новых технологий в промышленности.
Только две страны – СССР и США – в первое послевоенное десятилетие работали в области ракетной техники. Наше тоталитарное государство с началом «холодной войны» было отгорожено от общения с американской наукой «железным занавесом».
Мы вынуждены были осваивать и производить многое из того, что можно было бы запросто купить на Западе. И научились делать не хуже, а иногда и лучше. Именно в этот период в нашей стране был создан тот фундамент, на котором в последующие десятилетия так бурно развивалась космонавтика.
К концу первого послевоенного десятилетия в создание этого фундамента были втянуты уже сотни тысяч человек. Для одних работа в этой области не требовала крутой перестройки жизни, для других трудовая деятельность только начиналась в «почтовых ящиках» ракетного производства, КБ или сразу на «семи ветрах» ракетного полигона.
В «холодной войне» не было миллионов убитых на полях сражений. Но в КБ, лабораториях, засекреченных цехах и на полигонах напряжение, а порой и трудовой героизм не уступали тому, который проявляли люди, создававшие оружие для фронта во время войны. И довоенные, и послевоенные годы наполнены подвигами, которыми вправе гордиться не только мое поколение, но весь народ теперь уже бывшего Советского Союза, и развал Советского Союза отнюдь не может служить оправданием для девальвации истории.
В массе своей научно-техническая интеллигенция, несмотря на всю противоречивость, алогичность, а иногда и преступность политики сталинского руководства, искренне верила в абсолютную
