потому что вы свихнулись на политике – это все равно, что собирать трамвайные билеты. Бак
– маньяк, потому что он свихнулся на деньгах – это все равно, что курить опиум. Уилсон – маньяк, потому что он свихнулся на своей правоте – это все равно, что мнить себя Господом Богом. Лорд-мэр Западного Кенсингтона – маньяк, потому что он свихнулся на благопристойности – а это все равно, что воображать себя каракатицей. Маньяки – все, кроме юмориста, который ни к чему не стремится и ничем не владеет. Я думал, что в Англии всего один юморист. Болваны! олухи! протрите глаза: нас оказалось двое! В Ноттинг-Хилле, на этом неприглядном бугорке, появился на свет художник!
Вы думали переиграть меня, занудить мой замысел – и становились все современнее и практичнее, все напористее и благоразумнее. А я это с полным удовольствием парировал, делаясь все величавее, все милостивее, все старозаветнее и благосклоннее. Где вам за мной угнаться? Зато этот паренек обыграл меня в два хода: жест на жест, фраза на фразу. Такой заслон, как у него, я одолеть не могу – это заслон непроницаемой выспренности. Да вы его самого послушайте. Итак, вы явились ко мне, милорд, дабы отстаивать Насосный переулок?
– Дабы отстаивать град Ноттинг-Хилл, – горделиво ответствовал Уэйн,– живую и неотъемлемую часть которого являет Насосный переулок.
– Невелика часть,– презрительно бросил Баркер.
– Достаточно велика, чтобы богатеи на нее зарились,– заметил Уэйн, вскинув голову,– а беднота встала на ее защиту.
Король хлопнул себя по ляжкам и восторженно потряс ногами.
– Все достойные представители Ноттинг-Хилла,– вступил Бак, хрипловато и презрительно,– на нашей стороне, все они против вас. У меня масса друзей в Ноттинг-Хилле.
– В друзья вам годятся лишь те, кто продает за ваше золото чужой домашний очаг,– отвечал лорд-мэр Уэйн.– Да, У вас достойные друзья, и все по сходной цене.
– Ну, они хоть не торговали грязными безделушками,– хохотнул Бак.
– Безделушек грязнее, чем они сами, свет не видывал,– спокойно возразил Уэйн,– а собой они торгуют.
– Сдавайтесь, разлюбезный Бак-Бачок,– посоветовал король, весело ерзая на троне.– Куда вам супротив рыцарственного красноречия? Где вам состязаться с художником жизни, с новоявленным ноттингхилльским юмористом? Ох, ныне, как говорится, отпущаеши! – до какого славного дня я дожил! Лорд-мэр Уэйн, вы твердо стоите на своем?
– Кто попробует меня сдвинуть – узнает,– отвечал Уэйн. – Я и раньше стоял твердо, неужели же дрогну теперь, узрев своего суверена? Ибо я отстаиваю то, что превыше – если бывает превыше – нерушимости наших домашних очагов и незыблемости нашего града. Я отстаиваю ваше царственное ясновидение, великую вашу мечту о Свободном Союзе Свободных Городов. Вы сами препоручили мне это.
Был бы я нищий, и мне бы швырнули монету, был бы крестьянин, и меня одарили б за пляску – разве отдал бы я разбойникам с большой дороги милостыню или подарок? А моя скромная власть и свободы Ноттинг-Хилла дарованы Вашим Величеством, и если попробуют отобрать эти милостивые подарки, то, клянусь Богом! отберут лишь в бою, и шум этого боя раскатится по равнинам Челси, а живописцы Леса святого Иоанна содрогнутся в своих мастерских!
– Это уж чересчур, это уж чересчур,– возразил король.– Смилуйтесь над человеческой природой! Нет, брат мой художник, далее нам должно беседовать в открытую, и я торжественно вопрошаю вас: Адам Уэйн, лорд-мэр Ноттинг-Хилла, не правда ли, это великолепно?
– Еще бы не великолепно! – воскликнул Адам Уэйн.– Великолепно, как творение Господне!
– Опять сдаюсь,– сказал король.– Да, трудненько вас сбить с позиции. В насмешку-то все это серьезно, не спорю. Но всерьез-то – неужели не смешно?
– Что смешно? – спросил Уэйн, по-детски округлив глаза.
– Черт побери, ну перестаньте же паясничать. Да вся эта затея с Хартией предместий. Разве не потрясающе?
– Столь ослепительный замысел поистине можно назвать потрясающим
– Ну что ты с ним будешь делать! Ах, впрочем, понимаю. Вы хотите без них, без этих рассудительных олухов, хотите, чтоб два юмориста потолковали с глазу на глаз. Оставьте нас, джентльмены!
Бак покосился на Баркера, тот угрюмо пожал плечами, и вся пестрая свита – синие и зеленые, красные с золотом и лиловые,– вскружившись хороводом, удалилась из палаты. Остались лишь двое: король на тронном помосте и коленопреклоненная у брошенного меча фигура в алом облачении.
Король спустился с помоста и хлопнул лорд-мэра Уэйна по спине.
– Еще до сотворения тверди,– возгласил он,– мы были созданы друг для друга. Красота-то какая, подумать только: декларация независимости Насосного переулка! Это же сущее обожествление смехотворного!
Лорд-мэр порывисто вскочил с колен и едва устоял на ногах.
– Как смехотворного! – Голос его сорвался, лицо раскраснелось.
– Ну будет, будет,– нетерпеливо сказал король,– для меня одного можно так не стараться. Авгуры – и те иногда смаргивают: глаза все-таки устают. Выйдем из ролей на полчасика, побудем театральными критиками. Что, оценили затею?
Адам Уэйн по-мальчишески потупился и отвечал сдавленным голосом:
– Я не понимаю Ваше Величество. И не могу поверить, что Ваше Величество бросит меня, готового отдать жизнь за вашу королевскую Хартию, на растерзание этой своре ростовщиков.
– Ох, да оставьте же… Это еще что такое? Какого черта?…
Палата полнилась предвечерним сумраком. Король всмотрелся в лицо юного лорд-мэра: тот был бледен как мел, и губы его дрожали.
– Боже мой, что случилось? – спросил Оберон, хватая его за руку.
Уэйн поднял голову; на щеках его блистали слезы.
– Я всего лишь мальчишка,– сказал он,– но это правда. Я готов кровью нарисовать на своем щите Красного Льва.
Король Оберон уронил его руку и оцепенело замер.
– Господи, святая воля Твоя! – наконец вымолвил он.– Возможно ли, чтобы хоть один человек меж четырех британских морей принимал Ноттинг-Хилл всерьез?
– Да будет святая воля Его! – пылко подхватил Уэйн.– Возможно ли, чтобы хоть один человек меж четырех британских морей не принимал всерьез Ноттинг-Хилл?
Король ничего не ответил; он рассеянно взошел на помост, снова уселся на трон и слегка взбрыкнул ногами.
– Ну, если и дальше так пойдет,– тихо сказал он,– я усомнюсь в превосходстве искусства над жизнью. Ради всего святого, не морочьте мне голову Вы что, на самом деле… Боже, помоги выговорить! – ноттингхилльский патриот, вы действительно…?
Уэйн встрепенулся, и король замахал на него руками.
– Хорошо, хорошо, вижу – да, действительно, но дайте же мне освоиться с этой мыслью! И вы взаправду собрались противиться этим воротилам новейших дней с их комитетами, инспекторами, землемерами и прочей саранчой?
– Разве они так уж страшны? – презрительно отозвался Уэйн.
Король разглядывал его, словно чудо-юдо в человеческом облике.
– И стало быть, – сказал он,– вы думаете, что зубодеры, лавочники и старые девы, населяющие Ноттинг-Хилл, соберутся под ваше знамя с воинственными песнопениями?
– Я думаю, что у них на это станет духу,– отвечал лорд-мэр.
– И стало быть,– продолжал король, откинувшись затылком на мягкую спинку,– вам никогда не приходило на ум,– и голос его, казалось, вот-вот заглохнет в тиши тронного зала,– не приходило на ум, что такое пылкое ноттингхилльство может кому-нибудь показаться… э-э… несколько смехотворным?
– Непременно покажется,– сказал Уэйн,– а как же иначе? Разве над пророками не измывались?
