– Одурели вы, а не ослепли,– сказал грубый голос сзади,– а ослепли мы все. Фонари погасли.
– Погасли? Почему? Отчего? – вскрикивал Бак, ни за что не желая примириться с темнотой и вертясь волчком.– Как же нам наступать? Мы же упустим неприятеля! Куда они подевались?
– Да они, видать…– произнес все тот же сипловатый голос и осекся.
– Что видать? – крикнул Бак, топая и топая ногой.
– Да они,– сказал непочтительный голос,– видать, пошли мимо газовщиков ну и сообразили кое- что.
– Боже праведный! – воскликнул Бак и схватился за револьвер,– вы думаете, они перекрыли…
Не успел он договорить, как невидимая сила швырнула его в черно-лиловую людскую гущу.
– Ноттинг-Хилл! Ноттинг-Хилл! – закричали из темноты грозные голоса: казалось, кричали со всех сторон, ибо северные кенсингтонцы мгновенно заплутались – чужая сторона, да еще в темноте, тут же обернулась темным лесом.
– Ноттинг-Хилл! Ноттинг-Хилл! – кричали невидимки, и захватчиков разила насмерть черная сталь, впотьмах потерявшая блеск.
Контуженный протазаном Бак злобно силился сохранить соображение. Он поискал стену неверной рукой – и наконец нашел ее. Потом ощупью, срывая ногти, добрался по стенке до проулка и увел туда остаток отряда. Приключения их в ту бредовую ночь не поддаются описанию. Они не знали, куда идут – навстречу неприятелю или бегут от него. А не зная, где они сами, смешно было бы спрашивать, куда делась остальная армия. Ибо на Лондон обрушилась давным-давно забытая дозвездная темнота, и они потерялись в ней, точно до сотворения звезд. Черный час шел за часом, и они вдруг сталкивались с живыми людьми, и те убивали их, а они тоже убивали с бешеной яростью. Когда наконец забрезжил серый рассвет, оказалось, что их отбросили на Аксбридж-роуд. И еще оказалось, что, встречаясь вслепую, северные кенсингтонцы, бейзуотерцы и западные кенсингтонцы снова и снова крошили друг друга, а тем временем Уэйн занял круговую оборону в Насосном переулке.
Глава II
КОРРЕСПОНДЕНТ «ПРИДВОРНОГО ЛЕТОПИСЦА»
В те будущие, благочинные и благонадежные, баркеровские времена журналистика, в числе прочего, сделалась вялым и довольно никчемным занятием: во-первых, не стало ни партий, ни ораторства; во-вторых, с полнейшим прекращением войн упразднились дела иностранные; в последних же и в главных – вся нация заболотилась и подернулась ряской. Из оставшихся газет, пожалуй, известней других был «Придворный летописец», запыленная редакция которого помещалась в миленьком особнячке на задворках Кенсингтон-Хай-стрит. Когда все газеты, как одна, год от года становятся зануднее, степеннее и жизнерадостнее, то главенствует самая занудная, самая степенная и самая жизнерадостная из них. И в этом газетном соревновании к концу XX века победил «Придворный летописец».
По какой-то таинственной причине король был завсегдатаем редакции «Придворного летописца»: он обычно выкуривал там первую утреннюю сигарету и рылся в подшивках. Как всякий заядлый лентяй, он пуще всего любил болтаться и трепаться там, где люди более или менее работают. Однако и в тогдашней прозаической Англии он все же мог бы сыскать местечко пооживленней.
Но в это утро он шел от Кенсингтонского дворца бодрым шагом и с чрезвычайно деловым видом. На нем был непомерно длинный сюртук, бледно-зеленый жилет, пышный и весьма degage [*] черный галстук и чрезвычайно желтые перчатки: форма командира им самим учрежденного Первого Его Величества Полка Зеленоватых Декадентов. Муштровал он их так, что любо- дорого было смотреть. Он быстро прошел по аллее, еще быстрее – по Хай-стрит, на ходу закурил сигарету и распахнул дверь редакции «Придворного летописца».
– Вы слышали новости, Палли, вы новости знаете? – спросил он.
Редактора звали Хоскинс, но король называл его Палли, сокращая таким образом полное наименование – Паладин Свобод Небывалых.
– Ну как, Ваше Величество,– медленно отвечал Хоскинс (у него был устало-интеллигентный вид, жидкая каштановая бородка),– ну, вы знаете, Ваше Величество, до меня доходили любопытные слухи, но я…
– Сейчас до вас дойдут слухи еще любопытнее,– сказал король, исполнив, но не до конца, негритянскую пляску.– Еще куда любопытнее, да-да, уверяю вас, о мой громогласный трибун. Знаете, что я намерен с вами сделать?
– Нет, не знаю, Ваше Величество,– ответил Паладин, по-видимому, растерявшись.
– Я намерен сделать вашу газету яростной, смелой, предприимчивой,– объявил король.– Ну-ка, где ваши афиши вчерашних боевых действий?
– Я, собственно, Ваше Величество,– промямлил редактор, – и не собирался особенно афишировать…
– Бумаги мне, бумаги! – вдохновенно воскликнул король.– Несите мне бумаженцию с дом величиной. Уж я вам афиш понаделаю. Погодите-ка, надобно снять сюртук.
Он весьма церемонно снял его – и набросил на голову мистеру Хоскинсу – тот скрылся под сюртуком – и оглядел самого себя в зеркале.
– Сюртук долой,– сказал он,– а цилиндр оставить. Как есть помощник редактора. По сути дела, именно в таком виде редактору и можно помочь. Где вы там,– продолжал он, обернувшись, – и где бумага?
Паладин к этому времени выбрался из-под королевского сюртука и смущенно сказал:
– Боюсь, Ваше Величество…
– Ох, нет у вас хватки, – сказал Оберон.– Что это там за рулон в углу? Обои? Обставляете собственное неприкосновенное жилище? Искусство на дому, а, Палли? Ну-ка, сюда их, я такое нарисую, что вы и в гостиной-то у себя станете клеить обои рисунком к стене.
И король развернул по всему полу обойный рулон.
– Ножницы давайте,– крикнул он и взял их сам, прежде чем тот успел пошевелиться.
Он разрезал обои примерно на пять кусков, каждый величиною с дверь. Потом схватил большой синий карандаш, встал на колени, подстелив замызганную клеенку, и огромными буквами написал:
Он поразмыслил над афишей, склонив голову набок, и со вздохом поднялся на ноги.
– Нет, как-то жидковато,– сказал он,– не встревожит, пожалуй. Я хочу, чтобы «Придворный летописец» внушал страх заодно с любовью. Попробуем что-нибудь покрепче.
Он снова опустился на колени, посасывая карандаш, потом принялся деловито выписывать литеры.
– А если вот так? – сказал он.-
Ну ведь нельзя же,– сказал он, умоляюще прикусив карандаш,– нельзя же написать «у их во тьме»? «Уэйн убивает у их в кромешной тьме»? Нет, нет, нельзя: дешевка. Надо шлифовать слог, Палли, шлифовать, шлифовать и шлифовать! Вот как надо:
