В доме кроме нас и Олега Владимировича жили хозяйка-старушка с дочерью и внучкой-школьницей и семья ссыльных из Западной Украины. Вся наша колония жила мирно. Мы с Юрой много читали. Иногда он сочинял экспромты: детективные романы с продолжением и научно-фантастические истории (очень жалею, что ничего не записала), с удовольствием делал из картона макеты замков, писал стихи.
* * *
Тихо текли зимние дни. Мы посылали заявления с просьбой о пересмотре дела в разные инстанции. Ответы приходили стандартные: «Ваша жалоба получена и проверяется. Результаты будут сообщены». О результатах пока ничего не сообщалось.
Иногда в доме была стирка. Я это делала сама, а вот полоскать белье мы с мужем везли на санях к Енисею. Как было страшно в первый раз замерзшими руками опускать мокрое белье в прорубь! Казалось, что ледяная вода совсем сведет руки. Но, к удивлению, вода по сравнению с температурой воздуха была значительно теплее, и руки, наоборот, согревались.
В Енисейске строили новую кирпичную баню. Это строительство было гордостью горкомхоза. В строительстве принимали участие все работники горкомхоза, особенно когда нужно было залить перекрытие бетоном. Была зима, мороз, работали днем и ночью: настилать бетон следовало быстро, чтобы он не успевал остыть. Очень волновался ссыльный инженер Плютинский – автор проекта и руководитель стройки.
Потом местная газета взахлеб писала, что на берегу Енисея высится здание (а оно было скромным одноэтажным с двумя отделениями – мужским и женским) новой бани, восхищая взор пассажиров проходящих пароходов.
Март 1953 года. Смерть Сталина. Юрий Иванович узнал об этом oт внучки хозяйки.
Внучка прибежала из школы в слезах и с порога закричала: «Бабинька, Сталин умер. Как жить будем?» Старушка пошамкала беззубым ртом, стоя согнувшись с ухватом в руках (она что-то делала в русской печке). Сказала: «Умер, говоришь? Ну и якорь с ним, как-нибудь проживем, однако». Нинка сразу успокоилась и спросила: «Бабинька, кого ись будем?» Старушка ответила: «Однако кого-нибудь съедим». И жизнь пошла своим чередом.
Но ссыльный народ волновался. Что будет с нами? У некоторых сразу появилась твердая уверенность, что скоро все изменится к лучшему. Другие не верили этому. Третьи от надежды кидались к отчаянию: ничего не изменится. Из Москвы ссыльным от родных стали приходить телеграммы, которые обнадеживали. Счастливые обладатели телеграмм носились по городу: в телеграммах говорилось, что вопрос рассматривается и скоро решится.
Народ как-то сплотился. Даже незнакомые друг с другом люди заговаривали на улице: «Вы слышали, из Москвы пишут, что нас отпустят». Но проходили дни, недели, месяцы. Стало известно, что была амнистия, но отпустили только уголовников.
Вскоре всех взбудоражила весть об аресте Берии. А на судоремонтном заводе произошел такой случай. В комнату общего отдела, где сидело довольно много сотрудников, вдруг вбежал рабочий, подставил стул к стене, где висел портрет Берии рядом с другими портретами членов Политбюро ЦК, сорвал его, бросил на пол и стал топтать ногами. Комната вмиг опустела. Некоторые решили, что человек сошел с ума. Но даже если он и болен, то они – свидетели в таком ужасном деле, почти соучастники, а это – верный новый срок. Рабочий вслед им кричал: «Слушайте радио, вампир арестован, напился людской крови, а теперь пришла расплата».
На улицах города стало многолюднее, все были довольны тем, что зловещая фигура Берии, наводящая на всех ужас, уничтожившая миллионы невинных людей, этот палач и садист, более уже никому не может угрожать.
В сентябре 1953 года мне дали отпуск, и мы решили, что я повезу заявления в Главную военную прокуратуру и Н.С. Хрущеву, постараюсь добиться приема у Генерального прокурора и в Президиуме Верховного Совета.
В Москве сентябрь, дождь. Я ходила по приемным, советовалась с умными людьми. Но никто не знал, что с нами будет. В военной прокуратуре взяли заявление, но ничего радостного не сказали, кроме: «Вам ответят». В Президиуме Верховного Совета отвечали так же. Наш родственник очень верил тому, что заявление попадет к самому Хрущеву, ведь необычный случай – в пятнадцать лет арест. «А Хрущев, – говорил он, – уже некоторым помог».
Без надежды на успех я поехала в Краснодар. Сын меня встретил с распахнутым сердцем, сразу признал своей мамой. Был горд, что теперь и у него есть мама и папа тоже приедет. Я пробыла дома несколько дней. Нужно было возвращаться. Мама потом писала, что после моего отъезда сын сказал ей: «Бабушка, можно я тебя буду называть мамой, мне так хочется говорить это слово?»
В октябре пришел ответ из Главной военной прокуратуры: «Ваши жалобы Главному Военному Прокурору и Председателю Совета Министров получены и проверяются, о результатах Вам будет сообщено». Мы с мужем опять написали в Главную военную прокуратуру.
Юрий Иванович в заявлении на имя Генерального прокурора СССР Руденко писал: «Ч. Диккенс, показывая инквизиторские нравы английской школы, описал нравственные страдания школьника Давида Копперфильда, которому в наказание было приказано в продолжение нескольких недель изо дня в день носить на спине картон с надписью: „Берегитесь его – он кусается“. Это довело мальчика до крайней степени отчаяния».
Мне тоже в детском возрасте сделали ярлык с надписью «контрреволюционер», и вот уже скоро исполнится 19 лет, как я незаслуженно ношу это клеймо»… и приложил свою детскую фотографию, сделанную перед арестом. Ответ пришел в конце марта 1954 года: «Проверка Вашего дела еще не
