— и две половинки разлетаются в разные стороны. Судя по количеству таких половинок, «каплей» занимался этим делом с обеда.
Был он высоким, крепким шестидесятидвухлетним старцем с ястребиными чертами лица, с ежиком проволочных, совершенно седых волос, с обгорелым лицом. Подайся такой герой в Голливуд, Клинту Иствуду пришлось бы переквалифицироваться. Генерал знал Князева давно, года эдак с пятьдесят седьмого, и время от времени заглядывал к нему. И всегда восхищался старым другом.
В те далекие времена еще не было десятимегатонников, да и вообще — тонников не было. Никто не поднимался выше пяти зорге [21]... А Князев уже тогда был оценен в триста зорге и по праву считался лучшим «ничейным агентом» [22].. Даже после трагической случайности, в результате которой Князев потерял руку, он остался в строю, и лишь после печально известной операции «Красная борода» досрочно ушел в отставку. А продолжи он работу, какие штуки они с генералом могли бы выкидывать! Например, вернуть МиГ, угнанный в Японию перебежчиком. Или хотя бы вызволить Альенде из осажденного президентского дворца. Или, например, этот так и не реализованный проект — убийство Мартина Бормана. Ведь было, было: на какой-то момент скрывающегося гитлеровца засекли в Буэнос-Айросе, но пока судили-рядили, Борман почуял хвост, ушел от наблюдения и сгинул. А ведь как все хорошо задумывалось — пар-тайгеноссе должны были кончить ледорубом, чтобы упрочилась легенда о том, что сподвижник фюрера якобы пахал на НКВД... Но — нет, не сложилось.
К щеке товарища Семена прилип визгливый комар. Генерал шлепнул наглеца. Хотя Князев был далеко и сам производил немало шума, шлепок он расслышал. Опустил топор и повернулся к незваному гостю, пытаясь против солнца разглядеть, кто пожаловал.
Шестьдесят восьмой, операция «Букварь». Иван Князев (тогда еще в чине капитана, но уже трехсотзоргеист) и Семен (тогда еще полковник, но уже допущенный к материалам с грифом «два восклицательных знака») совместно прорабатывали новые разрозненны' слухи о библиотеке Иван( Грозного в московской канализации; ниточка расследования неожиданно повела их в сторону, и, как следствие, они оказались в степях Средней Азии, где местные наркобароны, тогда только начинавшие выходить на международный уровень, захватили ракетный комплекс превентивного удара, руками спившегося компьютерщика перепрограммировали систему запуска и вознамерились провести ядерную атаку колумбийских конкурентов. Пока Семен с группой спецназа уничтожал зарвавшихся азиатских лиходеев, что окопались в подземном пункте управления стрельбой, Иван Князев проник в шахту баллистической ракеты, за четырнадцать секунд до старта обыкновенной медной проволокой примотал боеголовку к крепежам пиропатронов второй ступени и по каналу газоотвода шахты выбрался наружу.
К сожалению, старт сорвать не удалось, но операция все равно закончилась успешно: вторая ступень вместе с несработавшей боеголовкой упала в воды Атлантики... А вот струя раскаленных газов из сопла ракеты, вырвавшаяся наружу через газоотвод, изувечила Ивана Князева. Ирония судьбы: выйти живым из стольких заварушек на чужбине и стать инвалидом у себя же на родине!
Но что делать? Во все времена, во всех странах-государствах внешней разведке строго-настрого запрещалось работать на своей территории. И всегда и везде запрет этот нарушался. Да и как иначе? Ведь в большинстве зарубежных операций, проводимых что Первым управлением КГБ, что ЦРУ, либо были задействованы соотечественники, либо сам ход операции подразумевал необходимость совершения каких- либо акций на родине. Однако коллегам что из Второго управления, что из ФБР-АНБ препоручать задание было западло: операция наша, мы ее и закончим, и награду получим.
Поэтому и ЦК, и Конгресс частенько закрывали глаза на нарушение этого запрета: лишь бы дело делалось.
Вот и сделалось дело.
— Семен!..
— Иван!..
Старые друзья обнялись.
— Какими судьбами?
— Да вот... Решил проведать старого друга. Ну... как ты?
— Понемногу. А ты?
— Трепыхаюсь.
— Как Наталья? Семен пожал плечами:
— Скрипит старушка. Привет передавала.
— Спасибо. Ну что мы на пороге стоим? Пойдем в дом.
— Я тут привез с собой мелочь всякую — осетринку там, бутылочку...
— Да брось ты. Что я, голодаю, что ли?..
Они сели на веранде и некоторое время внимательно смотрели друг другу в глаза.
«Постарел, постарел, — с грустью отметил Семен прибавление морщин на лице товарища. — Интересно, бежит ли он в аптеку, стоит иноземцам по телевизору иноземную дрянь похвалить? Вряд ли. Вишь, весь день дрова рубил, а не вспотел даже... Нужны ему эти таблетки! Живет на природе, на всем, как говорят засранцы в белых халатах, „экологически чистом“. Живет, как привык».
Прежде, во время оно, «ничейники» для поддержания боеготовности определялись в заповедники «на подножный корм». Только вот пристанища им возводить запрещалось. Если случайно сталкивались с лесником, появлялись очередная охотницкая байка про снежного человека и выговор в личном деле «засвеченного» бойца. Ареалом обитания Князева значилась Беловежская Пуща, где, кстати, о йети слыхом не слыхивали.
«Плюнуть, что ли, на все, купить домик в такой же глуши и тихо дожить, что осталось...»
Генерал тряхнул головой, отгоняя соблазнительно вредные мысли.
«А ведь ты, братец, сдал, — подумалось Ивану. — Шмотки с иголочки, гражданку, небось, раз в год напяливаешь, бодрый, подтянутый, вроде парень хоть куда, но... мешки под глазами, сосуды на щеках — такие подробности мужчину не красят. Небось бегаешь по аптекам, небось коньячку хряпнуть не удерживаешься...»
— Угощу-ка я тебя кое-чем особенным, — сказал Иван и, легко поднявшись, пошел в дом.
Генерал напрягся. Не потому, что не доверял. В таких ситуациях быть готовым к худшему — для службиста давно укоренившийся рефлекс.
Но хозяин дома уже вернулся, держа в руке литровую бутылку «Посольской». Бело-черная этикетка была изрядно затерта, золотистая пробка носила следы неоднократного и не всегда бережного отвинчивания. Внутри булькала не прозрачная водка, а ликерно-розовая жидкость, от одного взгляда на которую у Семена рот наполнился слюной.
— Это получше твоих «Реми Мартенов» и «Баллантайнов» будет. Сам гнал. Перегонка шестерная. Потом углем чистил от сивушных масел, потом еще два месяца на зверобое настаивал.
— Самогон, что ли? — опасливо нахмурился генерал.
— Сам ты самогон, — беззлобно ответил Князев, доставая из тумбочки два стограммовых граненых стакана — не расширяющихся кверху, а прямых, как гильзы. Почитай, антиквариат. — Это — нектар, амброзия, напиток богов.
— Ванька, слушай, мне ж нельзя, — слабо запротестовал Семен. — Печень, етить ее... Да и сердце не того...
А сам немного отодвинулся, чтобы чуткий нос друга не уловил выхлоп после вчерашнего, старательно забитый «орбитом» без сахара. Транспортное приключение плюс информация, неожиданно всплывшая из папки с личным делом Князева, выбили генерала из колеи, и он решил вчера немножко успокоить нервы. Да переусердствовал.
— Во-во, для сердца это самое милое дело, — согласился Князев. — Давай-ка сначала по чуть- чуть.
Одним движением он свернул голову бутыли-ветерану и плеснул жидкости по стопкам. Жидкость маслянисто поблескивала в солнечных лучах, пробивающихся сквозь маскировочную сетку берез на соседнем участке. «Как красиво, — вяло подумалось генералу. — Солнце в бокале. Выпьешь, и солнцем полна голова. „Солнцем полна голова“, — кажется, это название книжки шансонье-ренегата Ива Монтана». «Когда поет далекий друг...» — вспомнились генералу слова полузабытой песенки, посвященной
