И потянулась дорога через болота. Чавкала под ногами грязь, гнулись ветки на гатях, проложенных через топи, доводила до бешенства мошкара, поднимались из черной жижи и с чмоканьем лопались зловонные пузыри. Двигаться стали медленнее: плотники не успевали расширять мостики через трясину, чтобы проходили колеса пушки. И так уж впритык делали, только-только, но не успевали — мостиков этих была прорва. Так, маясь, и двигались — то еле-еле тащась, то застревая подолгу на одном месте, и тогда их с радостью кидалось поедать комарье. Уже почти стемнело, когда добрались наконец, измотанные и злые, до Прогалины.
Прогалина — крохотный, два десятка домов, поселок на острове среди болот. Или даже на островке. Был он пуст и тих, будто вымерли все от чумы или в плен угнали всех жителей, вплоть до собак и коз. Но некоторые окошки слабо светились — значит, жизнь теплилась еще, и бравые офицеры, обнаружив захудалый постоялый двор, стали колотить в двери, чтобы найти приют на ночь.
Ну а солдатам на это и надеяться не стоило: слишком их много. Устраивались кто как мог, выискивая местечки повыше и посуше. Скоро подоспел ужин — поели, но уходить от костров не хотелось: мрачной здесь была темнота, опасной — тишина. И завелись под долгие чаи разговоры, почти у всех костров об одном: что сразу за Прогалиной начинаются владения Ботала Болотного. И почти в каждой десятке находился кто-то бывалый или просто знающий, кто рассказывал, с чего все пошло.
Дело было давно, когда Нагаст Воитель ставил пошлинные заставы против Всхолмья. И вот на одной из застав, где плохо было с водой, — ни ручейка, ни озерка поблизости, сплошь болото ржавое, — надумали выкопать на сухом пригорке колодец. Копали, копали — и откопали Ботало. Сначала-то и не поняли даже, когда оно из глины полезло — человек вроде, только голый и грязный, а как опомнились да стали выяснять, что за нечисть такая, — оно уже деру задало и в болото плюхнулось. Только его и видели. Потом всех, кто был на этой заставе, оно одного за другим в болото утащило.
Виду Ботало удивительного. Волосы на голове короткие, прилизанные, морда на человечью похожа, только тупая очень. Но зато глаза страшные: круглые, черные совершенно, а посредине узкие зрачки щелью прорезаны, сверху вниз, и белым огнем горят. Росту Ботало невысокого, толстовато. Арбузная его голова опирается на стоячий воротничок, шея обвязана тряпочкой с хитрым узлом. На ногах что-то плетеное — то ли из травы, то ли из коры. Да… А из глины-то голым вылезло.
И вот что интересно, в болото Ботало затаскивает, пальцем никого не трогая: забалтывает. Глаза у него такие, что как посмотришь — и не оторваться, цепенеешь вроде. А оно говорит, говорит… И как видит — совсем оцепенел человек, начинает потихоньку, шаг за шагом к болоту отходить, а ты за ним, как привязанный. И — все. И пропал. Только через два-три дня вырастает на болоте еще один куст-глазастик. Завтра сами увидим. Листья на нем чашечками сложены, а в каждой чашечке — как будто глаз человеческий. Идешь, а на тебя сотни глаз жалобно смотрят… Жуть берет.
Сначала-то Ботало всегда поодиночке утаскивало. А в последнее время, говорят, и двоих стало осиливать. Сейчас только втроем безопасно: если трое, оно вообще не появляется. Чего только ни придумывали, чтобы от Ботала уберечься — и глаза завязывали, вслепую шли, и уши воском замазывали… Не помогает. Воск вытаивает, а вслепую без всякого Ботала, сам в болото угодишь. Одолеть его, говорят, можно только одним способом: переболтать. Да как его переболтаешь, если как деревянный весь?..
Смел слушал, удивлялся, и думал: как хорошо, что нас так много. Понятно, теперь, почему жители этого поселка такие запуганные, боятся лишний раз из дому выйти. Прихлебывал горячий чай и оглядывался: всюду костры. Там смеются, там песню затянули, там в кости режутся. Хорошо! И снова глядел в огонь, и слушал бесконечные рассказы о том, что бывает на свете, о том, чего не бывает, и о том, чего и быть не может.
После ужина Последыш сказал Оковалку, что пойдет погулять. «Куда тебя несет, — заворчал повар, — в темень такую… — Гляди, от костров не отходи. Затащит Ботало в болото — отвечай за тебя потом…» — и поиграл висящей на поясе серебряной ложкой. Последыш заверил, что отходить не будет. В тот вечер доминат распорядился выслать вперед плотников, надстроить мостки заранее, чтобы не было задержек в пути. С ними отправил сильную охрану — тоже, значит, Ботала опасался. Или еще кого. А Последыш смекнул, что это — его последняя возможность выполнить задуманное. Или теперь, или никогда.
Идти было страшно. Куда страшнее, чем на Волчьих увалах. Там волки — подумаешь! А тут — Ботало какое-то непонятное… Все его боятся, только о нем и разговоров.
За поселком Последыш едва-едва нашел начало гати. И не знаешь, чего бояться — то ли Ботала этого, то ли как самому в болото не угодить. Тут, на счастье, взошла луна и глаз стал кое-что различать впотьмах. Пошел он потихоньку, пошел — и скоро увидел впереди костерок, разожженный охраной, пока плотники возились с мостками. Подобрался как мог поближе, чтобы не увидели его, и за кустами спрятался. Ждал недолго — дело уже к концу двигалось. Вот плотники к солдатам подошли, поговорили о чем-то, и дальше пошли, все вместе — даже костерок не погасили.
Ну, пора. Но только собрался Последыш выбираться из-за кустов, как увидел сквозь тьму и волокнистые лохмотья тумана, что возвращается кто-то. Пришлось опять спрятаться. Человек зашел на мостик и вроде присел, сгорбившись. Об этом Последыш скорее догадался, чем разглядел: свет от луны обманчив. Да тут его еще мысль обожгла — а человек ли? Вдруг Ботало? Сжался Последыш в комок, сердце заколотилось. Но отдышался понемногу, прислушался: вж-жик — вж-жик, вж-жик — вж-жик… Что это он там делает? Так и не понял, стал терпеливо ждать.
Наконец человек (человек, конечно, — с чего бы это Боталу вжикать?) встал и медленно пошел к поселку, нащупывая дорогу в белесой мгле. И когда проходил мимо Последыша, тот чуть не подскочил: узнал своего прадеда-фельдмаршала. Видно, ходил с плотниками, чтобы лично за всем проследить. Но что же он на мостике делал?
Едва досидел Последыш, пока скрылся прадед из виду. Тогда поднялся и, придерживая под рубашкой пилу-ножовку, которой распиливал сучковатые чурбаки на растопку, направился к мостику. Присев примерно там же, где видел прадеда, он провел рукой туда-сюда по доске, сначала по верхней стороне, потом по боковому торцу — и нащупал надпил. Надпилено был снизу, чтоб незаметно было: именно так собирался сделать и сам Последыш.
Он сел, оглушенный и ничего не понимающий. Как же так? Думал вред прадеду причинить, а он сам подпилил доску. Зачем? Ведь пушка — это сила его, его талисман счастливый. Последыш помотал головой. Нет, хоть убей — не понять ему этого. Он побрел назад, отыскивая дорогу по гати, забыв про опасность, которую таили болота, и размышляя лишь об одном: почему у него все получается невпопад?
…Оковалок обругал его: «Хотел уже тревогу поднимать, идти тебя искать…» — «Да знакомого встретил в одной десятке…» — «А я откуда знаю? Предупредить надо было! Говорил ведь — Ботало вокруг ходит, утащило бы в болото…»
Да уж, одного Ботало я сегодня точно встретил, — подумал Последыш, устраиваясь спать.
Следующее утро выдалось туманным. Поеживаясь от промозглой сырости, Смел встал, сходил к колодцу, плеснул в лицо холодной воды. Его десятка еще спала. В поселке было тихо, только невдалеке, за белесой пеленой, слышались негромкие переговоры, да один раз коротко заржал конь. Смел пошел на звук и вышел прямо к пушке — ее решили вывезти пораньше, чтобы не сбивать движение войска. Кони уже были запряжены, охрана стояла по обеим сторонам длинного, в два человеческих роста, ствола. Усатый капитан проверял что-то в упряжи. Убедившись, что все сделано как надо, он поднял руку, махнул вперед: «Пошли!» Конюхи защелкали бичами и пушка медленно покатилась по колее, выводящей на гать.
Смел зевнул, глядя вслед процессии, уплывающей в туман, зябко передернул плечами: Смут его дернул подняться в такую рань. Но сна уже не было, и он пошел в расположение десятки заводить костер для чая.
Огонь уже побежал, змеясь, по сыроватым веткам, и Смел уже подумывал, что пора бы сходить за водой, когда в той стороне, куда уехала процессия, послышался громкий треск, ржание и отчаянный человеческий крик. В тумане звуки слышались так четко, будто все происходило в двух шагах. Смел вскочил, как ужаленный. Какое-то мгновение он еще прислушивался, а потом стремглав бросился к гати. Спотыкаясь и оскальзываясь на ветках, он добежал до мостика, перекинутого между двумя сухими островками над протокой черной зловонной жижи. Пушка стояла как раз на нем, посередине, опасно накренившись к
