потерял он Ладицу второй раз. Тут Поэт совсем помрачнел и стал все чаще прикладываться к кружке с брагой.
Дослушав, Верен положил руку на плечо Поэта и сказал:
— Ты мой брат. У нас одна судьба.
Поэт кивнул пьяною головой и добавил:
— Я это сразу почувствовал… Только ты меня можешь понять.
Верен почувствовал, что глаза неожиданно затуманились и украдкой вытер накатившие слезы. А проморгавшись, увидел, что по щекам Поэта тоже ползут предательские капли. Обнявшись, они плакали в четыре ручья по своим несбывшимся судьбам, а поплакав, решили, что нужно взять еще один жбан. Когда вернулись из бражной и освежили кружки, Верен вдруг вспомнил:
— А что это за стих у тебя на столе лежал тогда? Там…
— Тс-с, — Поэт приложил палец к губам. — Военная тайна.
Верен засмеялся:
— А не боишься? Ведь заметят когда-нибудь.
— Пока не замечали. А заметят — скажу, случайно вышло. А что мне делать, сам посуди? Тошнит уже от этих дурацких стишков. Ну вот я и придумал…
Поэт полез в свой рабочий стол, стал вытаскивать и с выражением читать глупейшие стишки, а Верен смеялся, разгадывая скрытые в них оскорбления. Потом Поэт перестал читать и сказал:
— Вот и все. И ничего больше за целый год. Какой же я поэт?
Он снова заплакал, упав лицом на руки, а когда Верен захотел успокоить его, то обнаружил, что Поэт вовсе не плачет, а просто спит. Он дотащил его до постели и хотел уйти, но поздно уже было, да и постоялый двор далеко, так что он пристроился на скамье, взяв под голову пару толстых книг.
Утром встали опухшие, с тяжелыми головами. Поэт был совсем не рад гостю, да и тот, казалось, не понимал, как он здесь очутился. Обоим вспоминались стыдом вчерашние пьяные слезы, однако когда приняли внутрь по кружке вчерашней выдохшейся браги, настроение немного улучшилось. Тем не менее Поэт думал: «Какого Смута он ко мне привязался? Скорее бы уходил, а я…» Он сам себе не договаривал, но в голове держал только одно: пойти поскорей к родничку.
Верен же, ловя на себе его нетерпеливые взгляды, думал так: «Знаю, куда ты торопишься. Но не выйдет. Я от тебя не отстану, и травку эту, которой ты себя убиваешь, изничтожу». И он не спеша потягивал потерявшую крепость брагу, шелушил соленую рыбку, не заводил никаких разговоров. Наконец Поэт не выдержал:
— Ты прости, пожалуйста, но у меня тут срочное дело, идти надо… Давай лучше вечером встретимся.
«Знаем, что за дело», — подумал Верен и ответил:
— Да, конечно. Я тоже засиделся.
Поэт с облегчением засобирался, но Верен, выйдя на улицу, зашагал рядом с ним. Поначалу Поэт молчал, — мало ли, куда кому надо, — но через некоторое время забеспокоился, стал вновь косо поглядывать на нового знакомого. А тот шел молча, невозмутимо, и, казалось, точно знал, куда идет. Но когда позади остался последний поворот и дальше, кроме как за город, идти было некуда, Поэт остановился:
— Слушай, а куда ты идешь?
— С тобою, — Верен оставался невозмутим.
— А ты меня спросил — может, ты мне не нужен?
— Не спросил, — прошибить его было невозможно.
— Ну вот и катись! — Поэта уже не на шутку злил вчерашний брат.
— Не покачусь, — ответил тот, глядя куда-то вдаль.
— Ну и Смут с тобой, тогда я домой пошел, — Поэт решительно развернулся и зашагал в обратном направлении. Верен спокойно направился следом.
Пройдя немного, Поэт вновь остановился и прошипел:
— Ну да, молодец, умный, правильно догадался, туда я иду — к родничку. Только тебя не возьму! Понял?
— Понял, — Верен был терпелив, но неуступчив. — А зачем меня брать? Я и сам дойду, не маленький.
— А Смута в дых — не хочешь? — Поэт совсем освирепел, однако ярость его была бессильна против невозмутимости Верена:
— Не хочу.
Тогда Поэт засмеялся:
— Вот дурак! Я ж тебе рассказывал вчера — нехорошая это травка! Втянешься — сдохнешь потом без нее. Неужели не понял?
— Понял, — Верен решил умолчать о том, с какой целью идет.
— Так чего ж?
— А интересно.
Поэт хмыкнул еще, покрутил головой и махнул рукой:
— А-а… Смут с тобой. Пошли.
Больше они не разговаривали, так и дошагали до крохотного родничка, вокруг которого росла травка с резными листьями, очерченными лиловым.
— Значит, это она и есть? — Верен вырвал один стебелек с корнем и стал разглядывать.
— Э, э! Целиком-то не рви, трех листочков достаточно, — недовольно сказал Поэт.
— А я их пробовать не собираюсь.
— А что же ты собираешься? Поглядеть в такую даль перся?
— Нет. Я их все вырву. Не веришь? Гляди.
Верен нагнулся и вытащил из мягкой земли сразу несколько стебельков. А разгибаясь, чтоб показать их Поэту, почувствовал страшный удар в лицо. Поэт ударил его ногой, и когда Верен упал, скорчившись, — успел пнуть еще два или три раза. Потом Верен поймал его за ногу, опрокинул, навалился и несколько раз жестоко боднул головой в лицо. Поэт под ним затих. Верен встал, сморкнулся кровью и хмуро посмотрел на соперника. Тот лежал, всхлипывая и размазывая кровь на губах:
— Дурак… Навязался на мою шею…
— Сам дурак, — Верен подошел к родничку, зачерпнул воды, умылся.
Поэт продолжал поскуливать:
— Как будто его звали…
— Хватит сопли жевать, умойся.
Поэт послушался, на коленях подполз к роднику, плеснул в лицо холодной воды. Сели, не глядя друг на друга. Помолчали. Потом Верен стал говорить:
— Кто из нас дурак — так это ты. Посмотри, до чего дошел. Не белый уже — зеленый, как покойник. Мешки под глазами. Смотреть противно.
— Не смотри, — огрызнулся Поэт.
— И ради чего! — Верен укоризненно покачал головой. — Какая-то травка паршивая!
— А ты попробуй, — сказал Поэт неожиданно.
— Нет уж. Не для того сюда шел, — и хотел повторить, что вырвет эту заразу с корнем, но Поэт его перебил:
— Ладно, ладно. Изничтожай. Но только попробуй сначала. Капельку свою хочешь увидеть?
Верен будто споткнулся внутри.
— А что… можно?
— Три листочка. Сполосни и пожуй, — Поэт сделал приглашающий жест. — Да не бойся, один раз не страшно.
Верен колебался. Но, впрочем, недолго: очень велик был соблазн. И, решившись, стукнул кулаком по земле:
— А, давай. Но потом…
