Он с удивлением взглянул на нее.
— То есть как?
— А так. Я ведь тебе не давала согласия.
— Опять капризы, — сказал он с раздражением. — Ладно, не ломайся. Ты еще в школе мне проходу не давала.
— Не скрою, ты мне нравился. Но теперь с этим кончено.
— Позволь, не далее как неделю назад в парке…
— Можешь не напоминать. Я говорю: кончено.
— Что ж, выходит, Чейз прав, и ты действительно очарована этим агром, как его звать, Ром, что ли?
— Это тебя не касается.
— Послушай, девочка, мне тебя жаль. Ты соображаешь, что делаешь? Агр и мата — хороша пара! — Он желчно рассмеялся.
Она повернулась и пошла.
— Опомнись, ты себя погубишь!
Ула не отозвалась. Тогда он забежал вперед и загородил ей дорогу.
— Извини за грубость. Ты знаешь, я избалован женским вниманием, от этого мое фанфаронство… Но я люблю тебя, никогда не сомневался, что мы с тобой рождены друг для друга. И тут вдруг — как обухом по голове.
— Переживешь, Пер, — сказала она мягко.
— Я убью себя!
— Переживешь. И утешишься. Останься моим другом, мне так нужна сейчас дружеская рука.
— Нет и нет. Мы обручены. Твои родители не позволят поломать уговор. И Тибор… Если ты не образумишься, я всех натравлю на тебя!
— Не грози, — сказала она устало. — Мне и так страшно.
Эти слова поразили Пера. Он стоял опустошенный, растерянный и, когда Ула тронулась с места, не пытался больше ее остановить.
Мать встретила Улу неласково.
— А, королева явилась!
— Как Тибор? — спросила Ула.
— Лежит. Пойди полюбуйся, как твой агр отделал брата. Может быть, совесть у тебя, наконец, заговорит.
Ула, едва сдерживая слезы, прошла к Тибору. Вопреки ожиданию он неплохо выглядел и был в обычном для себя веселом настроении.
— Сестренка пришла проведать умирающего? А я, как видишь, в полном здравии.
— Правда, Тибор?
— Так, ерунда, остались синяки.
— И ты на меня не сердишься?
— С чего ты взяла? Ну, порезвилась, подкинула мяч агру, за что и была коронована. Да я рад за тебя, и твой агр, видно, совсем неплохой парень.
— Тибор, — она прижалась щекой к его груди, — ты меня воскрешаешь!
— Честно говоря, я принял его за пентюха, а у него, оказывается, есть характер. Конечно, ты понимаешь, будь я настороже, ему никогда бы со мной не сладить.
— Конечно, братец, ты самый сильный и ловкий игрок в Университете.
— Смеешься?
— Нет, я совершенно серьезно.
— А почему у тебя глаза заплаканы? — Он взял ее за подбородок, пытливо всматриваясь.
— Так… — Она отвернула лицо.
— Ну, ну, мне ты можешь признаться.
Ула расплакалась, и Тибор принялся ладонью вытирать с ее щек слезы, поглаживая другой рукой по спине. — Успокойся, ничего ведь страшного не случилось.
— Ты не представляешь, как он меня при всех…
— Кто он? Объясни толком.
— Профессор Чейз.
— А, этот выскочка… Что же Пер, неужто он за тебя не заступился?
Она достала платок, начала приводить себя в порядок.
— Не знаю, я убежала, и Пер догнал меня на улице. Он настаивал, чтобы мы скорей поженились.
— И правильно. Все пересуды на твой счет разом прекратятся.
— Тибор, — сказала она просительно, — не сердись, но я не могу выйти за него замуж.
— Как это? — Он приподнялся в кровати. — Что между вами произошло, поссорились?
— Ничего. Просто я его не люблю.
Он присвистнул.
— И давно ты это поняла?
Она кивнула.
— Послушай, Ула, не знаю, как мать с отцом, а я буду последний, кто станет тебя понуждать к этому браку. Я вообще нахожу идиотским обычай с детства навязывать суженых. Слава богу, меня они не удосужились оженить по своей прихоти! Но мне всегда казалось, что он тебе нравится. Может быть, это простая размолвка? Помиритесь. Хочешь, я поговорю с ним по-мужски?
— Нет, Тибор, ничего не получится.
— Скажи мне честно, уж не влюбилась ли ты в кого другого?
Она промолчала.
— Ладно, не буду пытать.
Ула с благодарностью подумала, что у ее буйного и взбалмошного брата, грубого в своем прямодушии, хватило такта не ворошить ее смятенные чувства. И тут же сделала еще одно открытие: у него хватило проницательности понять, что с ней происходит.
— В конце концов, найдешь другого, все мы примерно одинаковы, — философски заметил Тибор. — Единственное, что я тебе скажу: не забывай о своем клане, без него не проживешь. — И после небольшой паузы вдруг спросил: — А все-таки, почему ты подбросила ему мяч?
— Сама не знаю, затмение нашло… Хотя, может быть, из жалости. У него был такой растерянный вид, когда ты его атаковал.
— А-а… — протянул Тибор.
Раздался стук, дверь отворилась, на пороге появился Капулетти-старший.
— Привет, дети. Тибор, я заберу у тебя Улу, мне надо с ней поговорить.
В отцовском кабинете Ула забралась на мягкую широкую софу, поджав под себя ноги. Это было ее излюбленное местечко, в детстве она проводила здесь целые часы, листая популярные издания по математике и изредка поглядывая на отца, склонившегося над заваленным рукописями письменным столом. Время от времени он прерывал свое творчество, чтобы пофилософствовать с дочкой на отвлеченные темы. Ула мало что понимала, но ей нравилось чувствовать себя взрослой, и она важно кивала, как полагается солидному собеседнику. Мать, заставая их за этим занятием, выговаривала мужу, чтобы он не забивал ребенку голову всякой чепухой, а лучше бы преподал ей элементарные правила поведения. Капулетти протестовал, доказывая, что детский ум — это чистая доска, на которой с самого начала следует записывать вечные истины: пусть они недоступны ей сейчас, зато когда-нибудь обязательно воскреснут в памяти и сослужат свою службу, а без такого фундамента математической культуры ничего путного из нее не выйдет. Он нервничал, срывал и вновь водружал на нос гигантские роговые очки, но в конце концов махал рукой, усаживался за стол и через секунду забывал и Улу, и все на свете.
Ах, как давно минула эта безмятежная пора, как сложно стало жить!
Капулетти долго мялся, перебирал бумаги, а Ула, не желая помочь, бесстрастно следила за ним
