вещей, а не их душу. Подумай сама, разве можно выразить на вашем языке то, что мы с тобой сейчас ощущаем.
— Можно: Ром плюс Ула равняется любовь.
— И вправду. Да здравствует математика!
— Нет, к черту математику и да здравствует любовь! Обними меня, Ром.
…Они по очереди шептали друг другу горячие бессвязные признания. Внезапно Рому захотелось услышать ее без перевода, и он велел апу отключиться.
Со смешанным чувством восхищения и досады Ром ловил и ощупывал на слух незнакомые слова и выражения. Видимо, то, что ему удалось усвоить из выкраденного учебника, было ничтожной частицей языка матов и почти не присутствовало в лексиконе взрослого человека. Резкие гортанные звуки, таившие в себе абсолютное всеведение, обволакивали сознание, одновременно возвышали и унижали, побуждали к покорности и сопротивлению. Они действовали на него, как песня сирены на мореходов из старинной легенды, которую пересказывала в детстве мать. И Ром знал, что нельзя поддаваться их обаянию, позволить усыпить себя, иначе его кораблю грозит разбиться о скалы. Должно быть, именно в магии знания, недоступного для других, заключено могущество племени, которое сумело поставить себя выше всех прочих и к которому принадлежит его Ула.
Вслушиваясь в шепот Улы, Ром нашел подтверждение своим мыслям. Да, с ее уст слетали непостижимые формулы, и кто знает, сумеет ли он когда-нибудь проникнуть в их смысл. Но все они так или иначе сопрягались с его именем. Бесконечное множество и Ром, вектор функционального пространства и Ром, комплексное переменное и Ром, конформные отображения и Ром, закон больших чисел и Ром, уравнения третьей группы и Ром, аксиоматический метод и Ром… — бесполезны попытки угадать, какая здесь подразумевалась связь. И не надо угадывать, ибо голос Улы озвучен чувством. Это была высшая математика любви, и, окончательно осознав ее содержание, Ром едва не задохнулся от счастья.
Ула замолкла. Слово было за ним, но Ром медлил, обдумывая неожиданно пришедшую в голову мысль. Ну, конечно, она должна пройти такое же испытание языком чужого племени, чтобы, услышав в нем голос любви, в конце концов понять и принять его.
— Я должен многое тебе сказать, Ула, но прошу тебя: отключи свой ап. — В ее глазах мелькнуло недоумение. — Не спрашивай, почему. Так надо. — Она кивнула без энтузиазма, покоряясь его воле.
Ром заговорил своим мягким певучим голосом, пытаясь по выражению ее лица угадать, как воспринимает она чуждую символику. В нем шевельнулся страх: что, если Ула поддастся панике и не сумеет преодолеть первоначального инстинктивного отвращения, если его дурацкий эксперимент нарушит ту тонкую нить взаимопонимания, которая протянулась между ними? Он уже готов был знаком попросить ее включить перевод, но взял себя в руки и постарался вложить в свои слова всю силу владевшего им чувства.
Сенокос и Ула, опыление цветка и Ула, пчелиный рой и Ула, запах травы и Ула, сок березы и Ула, окропление листвы и Ула, завязь плодов и Ула, топот копыт и Ула, земля, его любимая земля, и Ула… Морщинки, едва появившись на ее лбу, тут же растаяли, лицо Улы засияло лучистым светом. Как он был глуп, как плохо ее понимал! То, к чему он пришел через сомнения и отчаяния, далось ей сразу, без всяких усилий и внутренней борьбы. Ром переступил свой порог, побеждая в себе недоверие к чужому клану, Ула свой — просто отбросив прочь всякую неприязнь, отдаваясь ему с тем беспредельным доверием, на какое способна только любящая женщина.
За дверью послышались шаги, влюбленные замерли и испуге.
— Ула, ты спишь? — раздался голос синьоры Капулетти. — Открой, мне надо с тобой поговорить.
— Уже поздно, мама, поговорим завтра.
— Нет, сейчас. Отвори немедля! Ты не одна?
В секунду собравшись, Ром последний раз поцеловал свою возлюбленную и выскочил на балкон. Не обращая внимания на мать, колотившую в дверь, Ула вышла за ним. В свете луны они оба сразу же увидели мчавшихся от ворот дома Тибора и его приятелей.
— Спасайся, Ром! — вскрикнула Ула. Он соскользнул вниз по тем же медальонам, пробежал расстояние до стены парка и, ухватившись за оставленную веревку, взлетел на нее буквально перед носом яростно распаленного Тибора. У Рома уже не оставалось времени прилаживать крюк; он спрыгнул в парк, отделался незначительным ушибом плеча и побежал что было духу.
Но как ни петлял Ром по пустынным улицам, ему не удалось уйти. Вскоре он стоял в центре плотного вражеского кольца и отовсюду в него, как плевки, сыпались изощренные ругательства.
— Ах ты, дисфункция переменного!
— Корень из нуля!
— Квадрат бесконечности!
И эхом отдавался в сознании хриплый шепот апа:
— Эрозия!
— Недород!
— Сорняк!
Ром чувствовал, что еще две-три минуты истязания и он не выдержит, свалится в беспамятстве.
— Тебя ведь предупреждали: оставь ее в покое! Слышишь? Иначе не то еще будет. Это я тебе обещаю, ее брат.
Ром узнал резкий голос Тибора.
— И я, ее жених. На той неделе наша свадьба.
— Неправда! — Из последних сил Ром дотянулся до Пера, схватил его за грудь.
— Уж не ты ли помешаешь? — презрительно фыркнул тот и, уцепившись за ворот рубахи Рома, рванул его к себе, прокричал в ухо: — Семерка!
Черная волна накатилась на Рома, от нестерпимой боли в затылке он начал сползать на землю.
— Брось его, Пер, — посоветовал Тибор. — На первый раз с него хватит… Да, — сказал он Рому, — тебе будет интересно знать, что нас навел на след Гель, твой братец.
Тибор пристально посмотрел Рому в глаза, чтобы насладиться произведенным эффектом. И внезапно отвернулся, на лице его мелькнуло некое подобие жалости.
— Хуже нет, когда брат предает, — сказал он почти доброжелательным тоном. — Ты можешь ему отплатить, я лично даже порадуюсь. Но заруби себе на носу: тебе не на что надеяться, все против тебя — и наши, и ваши!
И они ушли, весело переговариваясь, как люди, исполнившие свой долг.
9
Ром долго добирался домой. Он был опустошен и растерян, в голове гнездилось одно желание: спать, скорее спать. Однако ему еще долго не пришлось сомкнуть глаз в ту ночь.
За несколько кварталов до жилища Монтекки он услышал тихий тревожный оклик. Мать, единственное живое существо на свете, которое никогда его не предаст! Или она тоже заодно со всеми? Эта
