Видите ли, это условие играет роль обратной связи, поддерживающей гомеостаз.
– Простите, я не совсем...
– Попробуем по-другому. Данное условие уменьшает силу трех желаний, тем самым держа происходящее в разумных пределах. Ведь желание – чрезвычайно мощное орудие.
– Представляю, – кивнул Эдельштейн. – А вторая причина?
– Вы бы уже могли догадаться, – сказал Ситвел, обнажая безупречно белые зубы в некоем подобии улыбки. – Подобные пункты являются нашим, если можно так выразиться, фирменным знаком. Клеймом, удостоверяющим настоящий адский продукт.
– Понимаю, понимаю, – произнес Эдельштейн. – Но мне потребуется некоторое время на размышление.
– Предложение действительно в течение тридцати дней, – сообщил Ситвел, вставая. – Вам стоит лишь ясно и громко произнести свое желание. Об остальном позабочусь я.
Ситвел подошел к двери, но Эдельштейн остановил его.
– Я бы хотел только обсудить один вопрос.
– Какой?
– Так случилось, что у меня нет злейшего врага. У меня вообще нет врагов.
Ситвел расхохотался и лиловым платком вытер слезы.
– Эдельштейн! – проговорил он. – Вы восхитительны! Ни одного врага!.. А ваш кузен Сеймур, которому вы отказались одолжить пятьсот долларов, чтобы начать бизнес по сухой чистке? Или, может быть, он ваш друг?
– Я не подумал о Сеймуре, – признался Эдельштейн.
– А миссис Абрамович, которая плюется при упоминании вашего имени, потому что вы не женились на ее Марьери? А Том Кэссиди, обладатель полного собрания речей Геббельса? Он каждую ночь мечтает перебить всех евреев, начиная с вас... Эй, что с вами?
Эдельштейн сидел на диване, внезапно побелел и вновь сжал руки.
– Мне и в голову не приходило... – пробормотал он.
– Никому не приходит, – успокоил Ситвел. – Не огорчайтесь и не принимайте близко к сердцу. Шесть или семь врагов – пустяки. Могу вас заверить, что это ниже среднего уровня.
– Имена остальных! – потребовал Эдельштейн, тяжело дыша.
– Я не хочу говорить вам. Зачем лишние волнения?
– Но я должен знать, кто мой злейший враг! Это Кэссиди? Может купить ружье?
Ситвел покачал головой.
– Кэссиди – безвредный полоумный лунатик. Он не тронет вас и пальцем, поверьте мне. Ваш злейший враг – человек по имени Эдуард Самуэль Манович.
– Вы уверены? – спросил потрясенный Эдельштейн.
– Абсолютно.
– Но Манович мой лучший друг!
– А также ваш злейший враг, – произнес Ситвел. – Иногда так бывает. До свидания, мистер Эдельштейн, желаю вам удачи со всеми тремя желаниями.
– Подождите! – закричал Эдельштейн. Он хотел задать миллион вопросов, но находился в таком замешательстве, что сумел только спросить:
– Как случилось, что ад переполнен?
– Потому что безгрешны лишь небеса.
Ситвел махнул рукой, повернулся и вышел через закрытую дверь.
Эдельштейн не мог прийти в себя несколько минут. Он думал об Эдди Мановиче. Злейший враг!.. Смешно, в аду явно ошиблись. Он знал Мановича почти двадцать лет, каждый день встречался с ним, играл в шахматы. Они вместе гуляли, вместе ходили в кино, по крайней мере раз в неделю вместе обедали.
Правда, конечно, Манович иногда разевал свой большой рот и переходил границы благовоспитанности.
Иногда Манович бывал груб.
Честно говоря, Манович часто вел себя просто оскорбительно.
– Но мы друзья, – обратился к себе Эдельштейн. – Мы друзья, не так ли?
Он знал, что есть простой способ проверить это – пожелать себе миллион долларов. Тогда у Мановича будет два миллиона долларов. Ну и что? Будет ли. его, богатого человека, волновать, что его лучший друг еще богаче?
Да! И еще как! Ему всю жизнь не будет покоя из-за того, что Манович разбогател на его, Эдельштейна, желании.
«Боже мой! – думал Эдельштейн. – Час назад я был бедным, но счастливым человеком. Теперь у меня есть три желания и враг».
Он обхватил голову руками. Надо хорошенько поразмыслить.
На следующей неделе Эдельштейн договорился на работе об отпуске и день и ночь сидел над блокнотом. Сперва он не мог думать ни о чем, кроме замков. Замки гармонировали с желаниями. Но, если приглядеться, это не так просто. Имея замок средней величины с каменными стенами в десять футов толщиной, землями и всем прочим, необходимо заботиться о его содержании. Надо думать об отоплении, плате прислуге и так далее.
Все сводилось к деньгам.
'Я могу содержать приличный замок на две тысячи в неделю, – прикидывал Эдельштейн, быстро записывая в блокнот цифры.
– Но это значит; что Манович будет содержать два замка по четыре тысячи долларов в неделю!'
Наконец, Эдельштейн перерос замки; мысли его стали занимать путешествия. Может, попросить кругосветное? Но что-то не хочется. А может, провести лето в Европе? Хотя бы двухнедельный отдых в Фонтенбло или в Майами-Бич, чтобы успокоить нервы? Но тогда Манович отдохнет вдвое краше!
Уж лучше остаться бедным и лишить Мановича возможных благ.
Лучше, но не совсем.
Эдельштейн все больше отчаивался и злился. Он говорил себе: «Я идиот, откуда я знаю, что все это правда? Хорошо, Ситвел смог пройти сквозь двери; но разве он волшебник? Может, это химера».
Он сам удивился, когда встал и громко и уверенно произнес:
– Я желаю двадцать тысяч долларов! Немедленно!
Он почувствовал мягкий толчок. А вытащив бумажник, обнаружил в нем чек на 20 000 долларов.
Эдельштейн пошел в банк и протянул чек, дрожа от страха, что сейчас его схватит полиция. Но его просто спросили, желает ли он получить наличными или положить на свой счет.
При выходе из банка он столкнулся с Мановичем, чье лицо выражало одновременно испуг, замешательство и восторг.
Эдельштейн в расстроенных чувствах пришел домой и остаток дня мучался болью в животе.
Идиот! Он попросил лишь жалких двадцать тысяч! А ведь Манович получил сорок!
Человек может умереть от раздражения.
Эдельштейн впадал то в апатию, то в гнев. Боль в животе не утихала – похоже на язву. Все так несправедливо! Он загоняет себя в могилу, беспокоясь о Мановиче!
Но зато он понял, что Манович действительно его враг. Мысль, что он собственными руками обогащает своего врага, буквально убивала его.
Он сказал себе: «Эдельштейн! Так больше нельзя. Надо позаботиться об удовлетворении».
Но как?
И тут это пришло к нему. Эдельштейн остановился. Его глаза безумно забегали, и, схватив блокнот, он погрузился в вычисления. Закончив, он почувствовал себя лучше, кровь прилила к лицу – впервые после визита Ситвела он был счастлив!
– Я желаю шестьсот фунтов рубленой цыплячьей печенки!
Несколько порций рубленой цыплячьей печенки Эдельштейн съел, пару фунтов положил в
