Ган Карочей понимал очень даже хорошо. Костяк пешей рати составляли асы во главе с преданными и Бегичу, и кагану Тургану вождями. Теперь они гниют в чужой земле, и гану Бегичу уже никогда не стать каган-беком.
– Что мне передать Жучину?
– Скажи, что боярин Воислав успел стать ротарием и теперь служит в дружине новгородского княжича Избора. И еще скажи, что главные свои силы атаманы собирают вокруг Варуны. И эту крепость так просто Обадии не отдадут. А сколько конницы у каган-бека?
– Тридцать пять тысяч.
– Много, – покачал головой Воислав. – Почти в три раза больше, чем нас.
– А скифские и славянские племена русов поддержали?
– Пока нет, – покачал головой Воислав, – но это вопрос времени. До свидания, ган, желаю тебе уцелеть в кровавом угаре. А это письмо передай Жучину. В нем сведения о крепости и ее слабых местах.
– Подставляешь меня, ротарий?
– Нет, ган, ты ведь не умеешь читать, – усмехнулся Рерик. – Письмо только не потеряй, ибо платой за эту потерю будет твоя голова.
Карочею ничего другого не оставалось, кроме как отвесить князю поклон и выскользнуть на свежий воздух. Сто гвардейцев и полсотни хазар все так же спокойно сидели в седлах, не подозревая даже, что из-под соломенных крыш белых мирных хат в них целится сама смерть. Не скажи Воислав гану о засаде, он, скорее всего, не увидел бы падающей из-за угла хлева тени и чуть примятого стога в соседнем дворе. Надо отдать должное ротариям, они умели заметать за собой следы.
На краю станицы Карочей все-таки не выдержал и, воровато оглянувшись по сторонам, кивнул двум гвардейцам:
– Проверьте погреба.
– Зачем? – удивился сотник Акмат.
– Квасу хочу, – криво усмехнулся ган. – В горле пересохло.
Гвардейцы лениво спрыгнули с коней и не спеша отправились выполнять поручение гана, зато вылетели они из-за изгороди испуганными кошками.
– В чем дело? – гаркнул на них Акмат.
– Погреб доверху набит трупами.
Гвардеец, судя по всему араб, коверкал тюркские слова, мешая их со славянскими, но Карочей его понял и поспешно провел ладонью по разом вспотевшему лицу.
– Вот, – косноязычный араб протянул гану серебряную пластину с изображением гепарда, на золотой цепочке. Такие знаки носили на груди ближники кагана, в знак уважения к верховному вождю Хазарии. Эта пластина могла принадлежать либо гану Бегичу, либо тюркскому гану Себеку. Следовательно, это кто-то из них лежит сейчас в погребе, ставшем могилой.
– Колодец тоже доверху набит трупами, – тихо сказал Карочею хазар Хвет. – Самое время убираться отсюда, ган.
Совет дан был дельный, и Карочей с удовольствием ему последовал, огрев плетью разгорячившегося коня. За спиной у гана полыхнуло огнем. Судя по всему, мечники Воислава подожгли станицу. Карочей оглянулся на чадящие черным дымом хаты и поспешил прочь от страшного места.
В шатре каган-бека скифа уже ждали. Обадия сидел в кресле у небольшого столика, на котором стоял кувшин с вином и три кубка. Беки, Ицхак и Вениамин, устроились на широкой лавке. Все трое, как по команде, вскинули на вошедшего Карочея глаза. Ган подошел к столу и аккуратно положил на стол кусок пергамента и пластину.
– Письмо от Черного Ворона? – с усмешкой спросил Жучин.
– Да.
– А пластина?
– Скорее всего, от гана Бегича. Сейчас его труп догорает в станице Горячей, которая, похоже, решила оправдать свое название.
– Станицу поджег ты?
– Нет, Воислав.
– Это тот самый боярин, которого дурак Красимир назвал Черным вороном? – спросил Обадия у Жучина.
– Он самый, – кивнул Ицхак, разворачивая послание.
Карочей поискал глазами, где бы присесть, но, увы, в шатре кроме кресла и лавки, уже занятой уважаемыми беками, ничего подходящего для сидения не нашлось. В отдалении правда стояло ложе каган-бека, но Карочей не рискнул им воспользоваться, боясь запачкать пропыленной одеждой покрывающую его золотистую ткань.
– Значит, в Горячей гана Бегича ждала засада? – спросил Жучин, откладывая в сторону письмо.
– В станице прятались три тысячи ротариев, еще семь тысяч стояли за древним курганом.
– Ты там был? – спросил Обадия.
– Воислав сказал, что все трупы с поля боя уже убрали, погрузили на телеги и свезли в яр.
– Зачем?
– Следы заметали, – пожал плечами Карочей. – То ли был здесь Бегич, то ли его не было. Мы здесь седмицу могли простоять, ожидая пехоту. А станицу боярину приказали сжечь, но он решил прежде с нами повидаться. Скользкий он человек, беки, я бы на вашем месте ему не доверял.
– Но ведь про Бегича он не солгал? – вопросительно глянул на гана Обадия.
– Я трупы в колодце собственными глазами видел.
Лицо каган-бека на всем протяжении разговора оставалось невозмутимым, словно потеря одной пятой войска для него ничего не значила. Карочей знал Обадию вот уже почти полтора десятка лет, но так до сих пор не понял, о чем думает и к чему стремится этот в общем-то еще молодой человек. То есть стремился-то он к булаве, но, похоже, власть была для него не целью, а только средством. Истово верующим Карочей Обадию не назвал бы. Многие уважаемые рабби обижались на то, что сын кагана не соблюдает посты и обряды, предписываемые Яхве, и тем самым подает дурной пример вновь обращенным ганам. Впрочем, среди рахдонитов находилось немало таких, которые считали, что бог Яхве не примет чужих и пропуском к престолу Всевышнего может быть только кровь сефарда. И лучше, если эта кровь будет лишена примесей. В Обадии же слишком заметна была туранская и славянская кровь, унаследованная от деда Битюса, а от матери рахдонитки он взял только большие карие глаза, обрамленные длинными ресницами. В последние годы каган-бек отпустил небольшую бородку и усики, еще более усилившие его сходство с дедом Битюсом. Несмотря на близкое родство, он не походил на Ицхака Жучина ни лицом, ни телосложением. Ицхак был мужчиной среднего роста с типичным для сефарда лицом и черными как смоль волосами. Обадия превосходил его ростом едва ли не на полголовы, а шириной плеч в полтора раза. Силой он обладал неимоверной и на бойцовском кругу легко расправлялся со своими противниками. Вопрос состоял только в том, куда он направит свою бьющую через край энергию и силу. Нет, не зря каган Турган опасается своего сына: люди такого сорта рождаются редко, но непременно для великих дел. И если Обадия не потеряет голову в самом начале пути, то рано или поздно он своего добьется. Скорее всего, Рерик был прав в своих предположениях: ган Бегич мешал Обадии, и он его устранил с помощью русаланских мечей, а то, что при этом погибло пять тысяч хазар, не слишком волновало сына Тургана.
– Ган Бегич был слишком самоуверен, – счел нужным высказаться бек Вениамин, – мир его праху. Даже приняв истинную веру, он во всем полагался на племенных божков.
Обадия вскинул на бека свои вечно грустные глаза:
– Языческая вера не правдой плоха, а тем, что перемен не приемлет. И любой шаг в рамках здравого смысла встречает бешеное сопротивление волхвов, опутавших людей суевериями. Ганы должны служить кагану, а не своим племенным и родовым идолам, ибо только каган способен выразить волю единого и всемогущего Бога. А простолюдин должен жить не по велению предков, не по наущению глупых волхвов, а по законам, установленным каганом для всех, вне зависимости от родовой и племенной принадлежности. Один Бог на небе, один каган на земле.
– Так ведь славянин не туранец, а печенег не скиф, – попробовал было возразить Карочей.
– А чем скиф отличается от славянина? – строго спросил Обадия у гана. – Вот то-то и оно.
Прежде отличались, а ныне и язык один и боги тоже. Вот так же будет и со всеми иными племенами и родами. Все люди, живущие от Волги-Итиля до Эльбы, от гор Кавказа и до Варяжского моря, будут называться хазарами и жить по одним законам.
Карочей промолчал, но недоверие на его лице читалось слишком откровенно, а потому Обадия счел нужным добавить:
– Это будет не завтра, беки, но это будет, если нам удастся сделать кнут настолько длинный, что он достанет до самых отдаленных уголков подвластного нам мира. Любому стаду нужен пастух, а человеческому тем более.
Нечто подобное Карочей уже слышал от Ицхака Жучина, который мечтал объединить всех ганов одной верой, но обломал на этом зубы в Радимецкой земле и вынужден был договариваться с боярином Драгутином о путях-дорогах для купеческих караванов. Впрочем, Жучин боялся большой крови и, видимо, боится ее сейчас. Но его сестричада пролитая кровь не смущает, и он готов идти до конца по избранному пути. А путь перемен – это путь Чернобога, как ни крути, и его конец всем давно известен. Вставший на него правитель рано или поздно превратится в Дракона и будет убит на Калиновом мосту. Карочей припомнил залитое кровью лицо Трасика и поморщился. Неужели Обадию тоже ждет участь женоподобного князя? Или бог Яхве не позволит Навьему миру погубить своего избранника? В конце концов, чем сильны славянские боги, как не верою своих печальников? Именно из их жертвований боги черпают свою силу. А если не будет ни славян, ни русов, то эти боги сойдут на нет, оставив поле битвы за богом Яхве. И тогда все будет так, как решил Обадия, единственный выразитель воли единого для всех Бога. Возможно, не все получится у каган-бека, как он задумал, но в любом случае у гана Карочея еще есть время, чтобы сделать окончательный выбор.
– Ган Лебедян прибыл? – бросил каган-бек вопросительный взгляд на Жучина.
– Его сейчас приведут, – отозвался задумавшийся о чем-то Ицхак.
Гана Карочея никто из шатра не гнал, а потому он решил остаться и послушать, о чем будут вести разговор Обадия и один из самых влиятельных в Русалании ганов. Ган Лебедян не ладил с атаманами, ибо считал, что русы-ротарии слишком часто вмешиваются в дела скифских и славянских родов, поддерживая слабых в ущерб сильным. Разве сильный род виноват, что по воле славянских богов его стада лучше плодятся, а женки больше рожают? А растущие стада требуют новых пастбищ. Слабые слабы по собственной вине, ибо они растеряли дарованную им Макошью удачу, так почему бы сильным не утеснить их слегка, и в чем тут, скажите, ущемление славянской правды?
Ган Лебедян был рослым широкоплечим человеком, с круглой головой, посаженной на бычью шею, и с хитроватыми синими глазами. Бороду он брил, зато
