Похоже, Обадии понравились и советы Карочея, и та смелость, с которой они были высказаны.
– Ты тоже заслуживаешь благодарности, ган Карочей? – спросил, отсмеявшись, Обадия.
– И не только благодарности, но и денежного возмещения понесенных убытков, – вежливо улыбнулся Карочей. – Но мое отличие от Красимира, каган-бек, в том, что я лучше понимаю, в чем моя выгода.
– И в чем же она?
– Мне выгодно, чтобы каганом был не Турган, а Обадия, ибо последний хорошо знает, в чем разница между ганом и простолюдином.
Каган-бек вопросительно глянул на Ицхака, словно ждал от него либо осуждения, либо одобрения слов скифа.
– Он прав, – спокойно сказал Жучин. – Либо мы все, и ганы, и беки, станем вервью, объединенной верой и преимущественными правами, либо погибнем в междоусобной борьбе. Вера должна стать определяющей в отношении к ганам, а вовсе не принадлежностью к тому или иному племени.
– Не все рахдониты нас поддержат, – с сомнением покачал головой Вениамин.
– Тем хуже для них, – жестко сказал Обадия. – Отныне я не буду делить беков на славян, скифов, тюрков и асов, а только на иудеев и язычников. У тебя ведь есть сын, Ицхак, почему бы тебе не сосватать для него дочь гана Мамая? А тебе, Вениамин, следует отдать свою дочь за сына гана Бурундая.
– Но я почти уже сговорился с рабби Авраамом, – попробовал увильнуть Вениамин.
– Я все сказал, бек, – жестко оборвал его Обадия. – Я сам выступлю ходатаем перед ганом Бурундаем за твою дочь. А к тебе у меня последний вопрос, ган Карочей, – сколько стоит каганская булава?
– Миллион денариев, – не моргнув глазом, отозвался скиф.
– Ну что ж, – холодно произнес Обадия. – Цифра названа, осталось только довести ее до ушей рабби Иегуды.
Глава 10
Амастрида
Боярин Драгутин остался доволен заключенным с каганом Турганом договором. Однако Осташ знал, что в окружении боярина есть человек, которому этот договор придется не по вкусу. Но, к его удивлению, Воислав Рерик, приглашенный на атаманский круг, отнесся к замирению с хазарами совершенно спокойно. Во всяком случае, он ни словом, ни жестом не проявил своего неудовольствия. Более того, Рерик от лица своих ротариев выразил согласие принять участие в налете на Амастриду. Вопрос этот был решен давно, ибо в данном случае затрагивались интересы не только каганата, но едва ли не всего славянского мира. Византия, оправившаяся от поражения, ныне проводила жесткую политику в отношении славянских племен, окружающих ее с севера, оказывая на них прямое военное давление не только на Черноморском побережье, но и на Балканах. В данном случае причудливо сошлись интересы кагана Славомира, кагана Тургана, киевского князя Яромира и новгородского князя Гостомысла, стремившегося укрепить свои позиции не только в Русалании, но и в далеком Приазовье, которое на брегах Ладоги далеко не случайно называли Тмутараканью. Земли в Приазовье были богатейшие, что позволяло тамошним городам вести торговлю по всему побережью не только Азовского, но и Черного морей. Хитроумные тмутараканские князья, ганы и купцы умудрялись ладить и с атаманами, и с каганом, а в последнее время все чаще поглядывали на Византию, пытавшуюся утвердить свою гегемонию на Черном море. Поход русов должен был показать ромеям, что Черное море, издревле называвшееся еще и Русским морем, таковым и останется до скончания веков. Возглавить поход русов атаманский круг поручил Огнеяру. Всего под рукой атамана собралось пять тысяч ротариев и викингов на ста ладьях. Можно было, конечно, поднять и больше, но атаманы не слишком доверяли хазарам. Конечно, Турган не станет нарушать данное слово, но что помешает его ближникам или тому же Обадии подкупить кочевые племена и натравить их на беззащитную Русаланию? Поэтому боярин Драгутин поддержал предложение гана Лебедяна оставить киевлян и новгородцев, пришедших на помощь русаланам, для защиты правобережья Дона. Пятнадцать тысяч ратников в дополнение к местному ополчению – сила вполне достаточная, чтобы отбить охоту у степных коршунов соваться на эти земли даже в отсутствие ротариев. К тому же перед Драгутином стояла грандиозная задача – строительство на правом берегу Дона еще пяти крепостей в дополнение к уже воздвигнутой Варуне. Эти крепости послужили бы надежной защитой от хазарских и печенежских набегов не только Русалании, но и Киева. Великий князь Яромир, поначалу косо смотревший на затеи среднего сына, ныне под влиянием ближников изменил свою позицию и прислал на помощь Драгутину хорошо вооруженную дружину во главе с княжичем Диром. Возможно, на позицию великого князя повлияла смерть старшего сына, сделавшая Драгутина прямым наследником киевского стола. Пока что семидесятилетний князь Яромир уверенно держал бразды правления в княжестве, но все понимали, что его естественный закат уже не за горами. Далеко не всем в окружении Яромира боярин Драгутин, которого все чаще и по праву называли князем, был по нраву, но его законных прав на великий киевский стол не мог оспорить никто, в том числе и младший брат, княжич Дир, уступавший боярину и умом, и опытом, и годами. Диру едва исполнилось двадцать пять лет, и известен он был Киеву разве что пьяными выходками да неразборчивостью в отношении женщин. Разгульное поведение младшего сына вызвало законное недовольство великого князя Яромира, и он отослал Дира, несмотря на мольбы его матери, в не такую уж далекую Русаланию. Впрочем, княжича Дира немилость отца, видимо, нисколько не огорчила, ибо улыбка не сходила с его красивого свежего лица. Он быстро сошелся с младшими братьями Рериками, Сиваром и Труваром, и теперь эта троица кутила напропалую, ухлестывая за всеми попадавшими в поле их зрения женками и девками. Толку от Дира не было никакого, и Драгутин даже обрадовался случаю спровадить буйного княжича подальше, ну хотя бы в Амастриду, куда он так рвался.
– Присмотри за ним, – попросил Драгутин Осташа, которого атаманский круг определил в первые помощники Огнеяру.
– Обломается, – утешил даджана боготур. – Пить в походе никто ему не позволит, князь он там или не князь. А насчет младших Рериков я поговорю с Воиславом, он своим братьям мозги быстро вправит.
– Ты с ним о кагане поговори, как бы он глупостей не наделал. Пророчество пророчеством, а жизнь жизнью.
– А ты, выходит, став князем, потерял веру в вещие сны? – насмешливо спросил Драгутина боготур.
– Не все сны, даже вещие, сбываются при нашей жизни, Осташ, – невесело усмехнулся даджан. – Мне тоже был сон, где на столе в княжьем тереме лежала моя голова. Покойный кудесник Солох предрек, что ни мне, ни моим потомкам не быть великими князьями.
– Тогда почему бы тебе не стать каганом?
– Я свой род веду от Кия, боготур, а не от Додона, – надменно вскинул седеющую голову Драгутин. – Склавиния – моя вотчина, а более мне не надо. И бог мой, хоть и уходит корнями в арийскую древность, все-таки не Перун и не Световид. Я даджан, Осташ, а не рус и не ротарий. Я уже принес клятву своему богу и изменять ей не собираюсь, даже ради кагановой булавы.
– Но ведь Турган не рус и не ротарий, а его предок Булан был туранцем.
– У ариев и туранцев один прародитель – Род, – возразил Драгутин. – Булан, прежде чем стать каганом, принес клятву Перуну, и, в отличие от своего потомка, он стал русом и ротарием. А матерью его детей была женщина из рода Додона. Нам ведь и сефарды не чужие, Осташ, они семитского корня, как и арабы. У нас один Создатель, как бы мы его ни называли – Род, Яхве, Сварог. Но пути братьев порой расходятся слишком далеко. Вот в чем сложность, боготур.
Путь до Амастриды был не близок, и, чтобы скоротать его, Осташ подсел в ладью Воислава Рерика. Под Воиславом теперь ходило три ладьи и полторы сотни ротариев. Третью ладью он приобрел уже здесь, в Русалании, на деньги, полученные с гана Карочея, а полсотни ротариев сами пришли к удачливому атаману. Немалой оказалась и доля Рериков в огромном пироге, отобранном у слишком самоуверенного Обадии расторопными русаланами. Так что нищий прежде князь мог и удвоить количество своих ладей, но предпочел этого не делать.
– Жалеешь, что упустил Обадию у стен Варуны? – спросил Осташ у загрустившего Рерика.
– Не угадал, боготур, – усмехнулся варяг. – А если бы он попал в мои руки, я бы его отпустил.
– Почему? – удивился Осташ.
– Он еще не стал Драконом. Зато в его жилах течет кровь Додона. Так зачем же мне убивать родовича?
Осташ с удивлением глянул в лицо улыбающегося Воислава. Этот молодой человек был гораздо умнее, чем он о нем думал. А главное – он умел ждать, ибо торопливость – главная помеха успеху.
– Так ты считаешь, что Обадия убьет своего отца и захватит власть в каганате?
– Вне всякого сомнения, – спокойно отозвался Рерик. – Мы не оставили Обадии выбора. Каган Турган умрет еще до начала Большого ганского круга. И это будет днем рождения Дракона. Того самого Дракона, которого должен будет одолеть Сокол.
– Князь Драгутин сказал, что не все вещие сны сбываются при нашей жизни.
– Я это знаю, боготур. Но полет Сокола продолжится и после моего ухода в страну Вырай. Какая разница, как будут звать Сокола – Воислав, Сивар, Трувар, Сидраг или Свентислав. Важно, что удар Сокола предрешен, так же как предрешен путь Обадии, ставшего Драконом. Это уже вне нашей воли, боготур, это даже вне воли богов. Никто и ничто не может защитить Дракона от удара Сокола. Так будет, потому что так есть.
Амастрида, расположенная на южном берегу Черного моря, представляла собой крепкий орешек. Стены ее были высоки, а гарнизон состоял из десяти тысяч хорошо вооруженных воинов. Именно поэтому топарх Алексос равнодушно отнесся к слухам, гулявшим по торгу, о появлении близ побережья ладей русов. Он даже не стал перекрывать вход в бухту железной цепью, дабы не чинить препятствий торговым судам. За порядком близ побережья следили полтора десятка больших галер, на которых имелись не только воинские команды, способные дать отпор обнаглевшим русам, но и греческий огонь, которого боялись все варвары. В данную минуту Алексоса более всего волновала полонянка Ружена, прекрасная, как утренняя заря, которую евнух Азарий приобрел на амастридском торгу для своего повелителя. Воистину это был редкостный цветок, каким-то чудом возросший в снегах Севера и нуждавшийся в уходе опытного садовода, коим безусловно считал себя топарх. Весть о появлении во дворце иеромонаха Никифора Алексос воспринял без особого восторга, и это еще мягко сказано. Он терпеть не мог этого черного ворона с его постным лицом и скучными проповедями о воздержании и смирении. Ну есть же среди клириков приличные люди, и почему именно Алексосу так не повезло! Топарх был молод, ему еще не стукнуло и сорока, а Никифору уже подвалило под семьдесят, и уж конечно, в его годы бремя великого поста не так давит на бунтующую плоть. Однако в этот раз топарх ошибся по поводу визита иеромонаха – тот, похоже, не собирался сегодня обличать его за сладострастие и бесконечные оргии, сотрясающие чуть ли не еженощно стены губернаторского дворца.
– Русы появились у стен Амастриды, – с порога огорчил топарха Никифор.
Свежая новость, ничего не скажешь. Алексос слышит ее сегодня в десятый раз и уже отдал все необходимые распоряжения, дабы обезопасить город от бесчинств кучки пиратов. Галеры рыскают вдоль побережья, но пока ничего, представляющего для города хотя бы отдаленную опасность, не обнаружили.
– Это и настораживает, топарх.
Алексос едва не выругался вслух. Если кому-то очень хочется праздновать труса, то топарх готов пойти ему навстречу и выделить для охраны хоть сто, хоть двести «бессмертных», но закрывать городские ворота перед призраками он не намерен.
