Тянулись бесконечно долгие дни и ночи, не принося никакого ответа ни на один из вопросов.
Сигналом, что сделка заключена, должна была послужить полная порция еды вечером перед побегом. С бешено колотящимся сердцем Блез прислушивался к шагам надзирателя, разносящего ужин. Но открывалась дверь, и в камеру в очередной раз швыряли грязный кусок заплесневелого хлеба; затем опять — муки ожидания и надежды, пока на следующий вечер не повторялось то же самое.
Глядя на Мишле, Блез терзал себе душу, представляя, как будут пытать его самого. Воображение снова и снова рисовало ему жуткую картину. Эти руки, ноги, мышцы, сейчас такие ловкие и сильные, скоро перестанут принадлежать ему, они превратятся в источник непрестанной боли, а сам он — в жалкое подобие человека, и его в конце концов отвезут в повозке на площадь де ла Гренет и четвертуют, разорвут на части четырьмя лошадьми. Это мучительная смерть. Казнь через повешение или обезглавливание — куда более мягкий приговор, чем тот, который вынесли ему.
Но самое страшное даже не это. Ужаснее всего было бесчестье, больше всего он боялся, что его, обезумевшего от страданий, смогут заставить ложно обвинить людей, которыми он особенно восхищался и которым был очень многим обязан, — де Сюрси и Баярда.
Постоянно ухаживая за Мишле, он ловил то слово, то фразу, складывал услышанное одно к одному и в конце концов окончательно уверился, что Жан де Норвиль, хотя и совершенно бессовестный негодяй, но Бурбона не предавал — он стоял во главе заговора против короля, и если этот заговор вовремя не пресечь, то он представит даже большую опасность, чем вооруженное вторжение.
Однако что мог сделать Блез, запертый здесь и обвиненный в измене? Никто из тех, до кого могут дойти его слова, ему не поверит.
Часто он обращался мыслями к Анне Руссель, удивляясь невероятному сочетанию звезд, связавшему их столь роковым образом. Она была причиной его гибели, и все-таки, как ни удивительно, он никогда не думал о ней с гневом — или хотя бы с горечью. Наоборот, воспоминания о днях, проведенных вместе с Анной по дороге в Женеву, успокаивали его. Романтическое чувство на время облегчало его муки и отдаляло надвигающуюся на него зловещую тень эшафота. Он вспомнил, как она назвала его благородным человеком, — и это придало ему мужества. У него сохранилась только одна надежда — что он сможет до конца быть достойным этого звания.
Четыре дня сократились до трех, потом их стало два, один, и, наконец, от недельной отсрочки осталось только две ночи. Хватит. К чему обманывать себя дальше? Очевидно, не удалось связаться с Пьером, либо он ничего не смог сделать. А на все просьбы мадам де Лальер, если она сумела обратиться к королю, скорее всего, последовал отказ.
В эту предпоследнюю ночь Блез решил больше ничего не ждать. Как и в предыдущие вечера, открылась дверь, вошел и вышел надзиратель. Блез, сидевший у соломенного тюфяка Мишле, не повернул головы. Но потом он ощутил странный запах. И в следующий миг, вскочив на ноги, замер, уставившись на две миски, доверху полные мяса.
Его охватила такая слабость, что он привалился к холодной стене, стараясь унять готовое выскочить из груди сердце. Сигнал, которого он ожидал столь долго, подан, — и он не может собраться с силами, чтобы просто поверить в него. А ведь придется ещё спускаться по веревке, бежать…
Мишле смотрел во все глаза.
— Мясо? — спросил он слабым голосом. — Сударь, это мясо?
— Да.
— Благодарение Богу! — вскричал искалеченный. — О, благодарение Богу!
Блез машинально принес ему пищу, потом накинулся на свою порцию. Сначала он не мог думать ни о чем, кроме еды. Наконец пересилил себя и оторвался от миски. Ночью предстоит потрудиться, нельзя сейчас наедаться до отвала. Так и разомлеть недолго — а ведь ночью потребуется вся бодрость! Усилием воли он сдержался, начал жевать медленнее и даже оставил часть на потом. Вероятно, Тибо вызовет его не раньше чем через несколько часов.
Теперь все его душевные силы и мысли сосредоточились на побеге. По-видимому, Тибо получил взятку и намерен выполнить уговор, иначе не подал бы обещанного сигнала. Блезу не приходило в голову, что с ним могут играть в кошки-мышки. Он чувствовал, что побег — дело решенное. О том, что произойдет за стенами Пьер-Сиза, сейчас лучше не думать. Во всяком случае живым его больше не возьмут.
Притворяясь, что спит, он лежал на своей охапке соломы; его нервы были натянуты, как тетива. Не имея такой роскоши, как часы, он мог только догадываться, сколько прошло времени. Наконец послышался отдаленный шум — сменялась стража внизу, во дворе. Значит, близится полночь. Однако ему показалось, что после этого прошло ещё немало времени, прежде чем заскрежетал замок в двери камеры.
Появился надзиратель в сопровождении одного из прислужников Тибо и велел ему выходить. Он, несомненно, полагал, что заключенного вызывают на очередной допрос. Мишле, одурманенный непривычно обильным ужином, даже не шелохнулся.
Блез под конвоем подмастерья палача ещё раз спустился по ступенькам во двор. Ночь была безлунная, лишь едва угадывались за дымкой звезды. Войдя в дверь у основания цитадели, он прошагал по подземному коридору к святая святых мэтра Тибо.
Но на этот раз, когда конвоир оставил его на пороге и дверь закрылась, он обнаружил, что Тибо не один. Перед ним стоял высокий человек, одетый в лохмотья, в руке у него был кнут, каким пользуются погонщики мулов. Далеко не сразу Блез узнал в нем Пьера де ла Барра.
— Господи Боже! — воскликнул он. — Невероятно! Неужели это ты?
Они радостно обнялись, и Блез, который целую неделю не видел зеркала, удивился ужасу, мелькнувшему на лице Пьера.
— Друг мой, как тебя благодарить?
Мэтр Тибо чуть не взорвался ироническим весельем, но его рыбьему глазу удалось ничего не выдать. Эта сцена — лучшая награда, подтверждающая его расчеты, — если не считать той, которой предстояло насладиться несколько позже… Он не мог удержаться от соблазна растянуть удовольствие. Его губы раздвинулись в слюнявой ухмылке:
— Этакий сюрприз для вас, а, мсье? — сказал он Блезу. — Я люблю преподносить людям сюрпризы.
Блез смотрел на Пьера с умилением и восторгом. После недельного ада, через который он прошел, вид дружеского лица казался райским зрелищем. Однако он заметил в пристальном взгляде де ла Барра какую-то странную напряженность, которая его озадачила. Казалось, Пьер хочет что-то сказать, но ему мешает присутствие Тибо.
— Да, конечно… сюрприз, — рассеянно ответил Блез.
Что же Пьер старается ему сказать?
— Видите ли, — продолжал Тибо, — этот молодой дворянин думает о людях очень плохо. Ему, видите ли, недостаточно моего слова, что я сделаю все по честному, и он настоял на том, чтобы самому присмотреть за работой.
— Ты пересчитал деньги, так или нет? — сказал Пьер. — Здесь вся сумма, полностью. — Он хлопнул по кошельку, пристегнутому к поясу. — Но они останутся у меня, пока мы не окажемся на стене, как уговаривались. Короче, не пора ли двигаться?
Тибо снова ухмыльнулся:
— Ну и храбры же вы, мсье Петушок! А если б, допустим, я захотел прихватить вас за пятки и отобрать денежки, что тогда?
— А вот тогда и увидишь, — ответил Пьер.
Палач затрясся от радости. Она вырвалась наружу хихиканьем:
— Да, вы настоящий храбрец. Хотел бы я над вами поработать. Может, в один прекрасный день до того и дойдет. Ну, а пока давайте покончим с этим дельцем. Вы увидите, как Тибо Одноглазый выполняет уговоры.
Он потянулся к столу у себя за спиной и взял веревку, смотанную кольцами.
— Вот вам — отличная пенька, не хуже любой, на какой вешают мошенников.
Потом, указав на низенькую дверь на другом конце комнаты, добавил:
— Вот через неё мы и выберемся на стену… О нет, после вас, господа, после вас. Я уж пойду
