— В самый раз. Ты настоящий друг, сьер Франсуа. Я встречусь с нею на Монашьем Дворе. А потом мы вместе нанесем визит мадам.
Никто не знал, когда был построен разрушенный ныне монастырь, называемый Монашьим Двором, никому не было известно, когда он опустел. Время его расцвета относилось к далекому прошлому, с тех пор прошли сотни лет. Может быть, его разорила война или случился какой-то мор; а возможно, монахи просто ушли в другую обитель…
С тех пор над ним сомкнулся лес. Древние дубы и буки росли там, где когда-то были кельи и трапезные. Рухнувшие колонны и арки лежали, покрытые мхом, или были погребены глубоко под несчетными одеялами минувших осеней. Однако оставались куски стен, тут — потускневшая роспись или резьба, там — полуобвалившийся свод или проем двери, ведущий в никуда. Высокий алтарь — теперь лишь замшелый бугорок — ещё поднимался над круглым фундаментом бывшей часовни.
И, подобно лесу, над Монашьим Двором навис покров легенды. Говорили, что это место, часто посещаемое призраками и полное ужасов, отданное для полночных колдовских шабашей. Благоразумные люди обходили его стороной. И поэтому, будучи гостями сьера Франсуа, который отвел ради них все злые силы, Пьер и Рене вряд ли нашли бы во всей округе более укромное место для встречи.
В ожидании Рене Пьер наблюдал перемены, которые принесли с собой последние недели, но здесь эти изменения были естественны и поэтому успокаивали, а не тревожили его. В его памяти живо вставал Монаший Двор в зелени середины лета. Теперь все было озарено золотым светом осени, в мягком сиянии которого то и дело проплывали падающие листья. В кармазинно-янтарном наряде это место казалось ещё более чарующим.
На минуту забылись недавние несчастья и надвигающаяся трагедия. Ожидание новой встречи с Рене вытеснило все остальное. Сидя на покрытом мхом основании исчезнувшей колонны, он неотрывно смотрел на тропинку, уходящую за ограду, и прислушивался, чтобы не пропустить звука шагов. У неё была такая легкая походка, что он не услышал бы её издалека. Шум листвы, движения его коня, привязанного неподалеку под дубом, не раз обманывали его. Он ждал недолго, но ему казалось, что прошли уже часы.
Она появилась под разрушенной аркой у входа в часовню внезапно, и он, вскочив с места, в один миг пересек разделявшее их пространство, опустился на одно колено и прижал её руку к своим губам.
В простеньком платьице, с одним полотняным платком на голове, она была ещё красивее, чем помнилась ему. Но он сразу же почувствовал перемену в ней и понял также, что и сам изменился. В зловещей тени происшедших событий оба повзрослели и в то же время стали ещё ближе друг другу. Манерность и жеманные намеки недавнего прошлого теперь одинаково были чужды и ей, и ему.
Он обнял её, когда они двинулись к нефу разрушенной часовни.
Она сказала чуть погодя:
— Я знала, что ты приедешь. Я знала, что ты не испугаешься — даже короля. Госпожа матушка не верила мне, когда я говорила ей, что ты приедешь.
— Значит, она знает о наших встречах?
— Да. Я должна была говорить о тебе, я не могла держать это в себе.
— И что она сказала?
— Она не сердилась. Но заметила, чтобы я не надеялась снова увидеть тебя: ты принадлежишь к лагерю короля и должен прокладывать себе путь в жизни, ты не сможешь жениться на девушке, у которой нет ничего и которая к тому же дочь мятежника. Разве только Блез и монсеньор де Воль… А где Блез? Почему он не приехал?
Пьер уклонился от ответа:
— Так, значит, госпожа твоя матушка одобряет меня!
Рене удивленно взглянула на него:
— Конечно, одобряет — тут и думать нечего. Когда сьер Франсуа сообщил, что ты здесь, она едва ему поверила. Ты что думаешь, она отпустила бы меня к тебе, если б ты был ей не по душе?
— Слава Богу! Слава Богу! Слава Богу!
К этому времени они уже сидели на покрытых мхом ступенях древнего алтаря. Пьер в восторге притянул её к себе и целовал, пока платок не соскользнул у неё с головы.
— Слава Богу!
То, чего он почти не надеялся добиться с помощью успеха, пришло к нему с поражением. Он не мог и рассчитывать на такую удачу — добиться руки Рене без торга, сделок и помех. Он стал целовать её ещё с большим жаром, чем прежде.
— Друг мой! Любимая! Тогда мы сейчас же пойдем к ней и попросим её благословения.
Рене колебалась:
— Моему отцу мы ничего не говорили…
— Это неважно. Достаточно будет слова твоей матушки.
— И твоему отцу…
— Черт побери, ему-то что за дело? Я всего лишь младший сын. В такие времена мы не можем дожидаться, пока всех спросим. Я ведь говорю, благословения госпожи достаточно. Тогда никто не назовет нас беглецами, обвенчавшимися тайком.
— И, конечно, остается Блез, — сказала Рене. — Почему он не приехал вместе с тобой?
Пьер не мог омрачить эти минуты, сообщив ей печальную правду. Он что-то пробормотал — Блез, дескать, задержался — и сильнее прижал её к себе, словно стараясь защитить. Она положила голову ему на плечо. Живое молчание леса сомкнулось вокруг них.
Они поговорили о недавнем несчастье в Лальере, но недолго. Любовь была важнее. Они вспомнили первую свою встречу: Дикую Охоту, приключение на недалеком пруду с лилиями, Кукареку- водяного, её рассказ о свадебной вуали из золотого кружева — подарке фей.
— В день нашей свадьбы твоя вуаль будет ещё красивее, любовь моя, — сказал он.
Она полулежала в его объятиях и смотрела вверх, ему в лицо, её темные локоны были такого же цвета, как глаза. В конце концов, какая разница, о чем они говорили?
Внезапно в голову ему пришла мысль:
— Разве здесь не была церковь?
— Была… очень давно.
— Раз была, значит, и есть.
— Но здесь нет креста, — заметила она.
— Ты права…
Он задумался на минуту. Потом, поднявшись, подошел к коню и снял шпагу с луки седла.
— Вот и крест.
Обнажив клинок, он глубоко воткнул его в бугорок, который когда-то был алтарем, так, что позолоченная рукоять стояла прямо, словно крест.
— Дашь ли ты мне сейчас свой обет верности, — спросил он, — и примешь ли мой?
— Но мы уже поклялись друг другу.
— Но не так — перед Богом и Небесами.
— Наше обручение! О Пьер…
Ее голос звучал и звучал, словно музыка. Совершенная покорность ему сделала её красоту ещё более сияющей.
Потом, опустившись на колени пред крестообразной рукоятью шпаги, они прочли «Отче наш»и трижды «Богородицу». Это было не по правилам, они забыли, как происходит обряд обручения, но, если Небо считается не с ритуалами, а с истинными чувствами, то ничто не могло быть правильнее.
— Я, Пьер Луи, клянусь в верности тебе, Рене Антуанетте, перед Богом, Пресвятой Девой, святым Михаилом и всеми святыми…
— Я, Рене Антуанетта, клянусь в верности…
Они держали друг друга за руки и торжественно поцеловались, когда обеты были произнесены. Он дал ей свое кольцо с печаткой, подарок госпожи д'Алансон. Ничто не могло связать их прочнее — если не считать самого венчания. Он поднял её в воздух и поцеловал ещё раз.
— А теперь давай пойдем к госпоже твоей матушке и попросим её благословения.
