и передайте от меня, что я нисколько на него не сержусь.
— Он уже наказан за свой поступок, — сказал я. — Ему пришлось убить зайца.
— Как? Его наказали охотой? — огорчилась Надя. — Это так неприятно.
— Не волнуйтесь за него, — мягко сказал я. — Он обидел вас, он был послан в наказание на охоту, но благодаря сцеплению этих обстоятельств он встретил девушку, которую полюбил и которая полюбила его.
— Но почему вы не радуетесь этому? — спросила Надя. — В вашем голосе мне послышалась грусть.
— Я рад за него и рад за нее, — ответил я. — Но за себя я не рад.
Надя ничего не сказала, не стала меня утешать, и мне это очень понравилось. Мы молча вышли из Почтамта и тихо пошли по улице.
— Вам далеко? — спросил я. — Давайте я вас провожу пешком.
— Буду рада, — ответила Надя. — Я очень люблю ходить пешком. Я хотела бы быть девушкой- Почтальоном из одного исторического романа, который я как-то прочла. Эта девушка-Почтальон не любила ездить на мотоцикле, а ходила от деревни до деревни пешком. Я хотела бы, как она, ходить в лаптях от деревни до деревни по старинному асфальту, стучать клюкой в заборы и отдавать людям письма и радиограммы.
— Только не в заборы, а в ворота, — поправил я.
— Вы, наверно, очень хорошо знаете историю, — почтительно сказала Надя. — Как приятно вести беседу с высокообразованным Гуманитарием.
Не скрою, мне было приятно слышать такой отзыв от этой симпатичной девушки, которая, хоть была знакома со мной совсем недавно, уже сумела оценить меня по достоинству. «Разве хоть раз отозвалась Нина обо мне столь справедливо?» — шевельнулась у меня мысль. Тем не менее я скромно возразил Наде, что хоть я и съел, как говорится, собаку на истории XX века, но я еще познал не все, что надо познать. Так, например, лингвистический мой багаж заставляет желать лучшего. Правда, я знаю кроме родного языка английский, немецкий и французский, а также группу славянских языков и латынь, однако древнегреческого я еще, к сожалению, не знаю.
— Нет, вы очень много всего знаете, — мягко возразила Надя. — Я вот, кроме английского и французского, никаких языков не знаю... Правда, я еще понимаю международный код.
— Ну, это не язык, — возразил я. — Много еще воды утечет, прежде чем международный код станет языком. Пока что он состоит почти сплошь из техницизмов.
— А где вы остановились? — поинтересовалась вдруг Надя.
— Так как я прилетел сюда на сравнительно долгий срок, то я остановился в гостинице.
— Переселяйтесь к нам, — предложила Надя. — Никто вас не будет беспокоить, и я в том числе. Квартира у нас сейчас почти пустая, все разъехались на лето. Брат мой тоже мешать вам не будет, он тихий.
— А кто он, ваш брат?
— Памятник, — ответила Надя.
— То есть как это памятник? — изумился я. — Очевидно, вашу речь надо понимать иносказательно: ваш брат был каким-либо известным Ученым, а затем скончался и ему воздвигли памятник? Так? Но почему я не слышу в вашем голосе скорби по усопшему? При вашей привлекательной внешности такая бесчувственность не делает вам чести.
— Да живехонек мой брат, — засмеялась Надя. — Он по специальности Памятник, он разрабатывает вопросы усиления памяти.
— Век живи, век учись, — сказал я. — И преуспевает ваш брат-Памятник на своем ученом поприще?
— Да. Несколько лет назад он сконструировал прибор, усиливающий память. Однако этот прибор нуждается в длительной проверке, и только после этого его можно будет пустить в массовое производство.
— Интересно было бы взглянуть на этот аппарат, — сказал я.
— Вы его видите на мне, — ответила Надя и коснулась пальцами своих серег.
— Как, эти маленькие сережки и есть упомянутый вами прибор?
— Да. В них вмонтированы два микроагрегата, которые создают вокруг головы усилительное поле.
— А как называется этот аппарат? — поинтересовался я.
— Полное его название — Опытный Прибор Усиления Памяти. Сокращенно — ОПУП.
— ОПУП! — воскликнул я. — Какое неблагозвучное название. Такие нелепо звучащие сокращения нередко употреблялись в Двадцатом веке, но ныне, когда существует Наименовательная Комиссия, состоящая из Поэтов-Добровольцев...
— Я понимаю вас, — перебила меня Надя. — Но брат еще не зарегистрировал свой прибор в Наименовательной Комиссии. А сам он не мог придумать ничего лучшего. Но, в конце концов, дело ведь не в названии. Прибор действует хорошо.
«Едва ли может быть удачным аппарат с таким неудачным названием, очевидно, по Сеньке и шапка», — подумал я, но ничего не сказал Наде, дабы не огорчать ее [характерно для Ковригина, что в дальнейшем он восхищается Надиной памятью, приписывая это свойство лично Наде и как бы совсем не признавая, что девушка обязана этим изобретению своего брата; в этом — весь Ковригин с его предвзятыми отношениями к технике, с его недоверием к новшествам].
Мы простились с Надей у подъезда, а на следующий день я переехал в ее квартиру и поселился в тихой угловой комнате. Брат ее — Памятник — оказался человеком весьма молчаливым. Если я из вежливости за обедом заводил с ним разговор о его работе, то он отвечал мне весьма охотно, но речь его настолько была насыщена научными терминами, что я ничего в ней понять не мог. В Надином изложении все это выглядело гораздо проще и понятнее.
Теперь я работал на дому. Набрав в библиотеке книг, я читал их и выбирал из них те стихи, которые, на мой взгляд, подходили для «Антологии». Затем я читал их вслух, а МУЗА [Модуляционный Ускоренно Записывающий Агрегат — весьма несовершенный агрегат XXII века; нечто вроде диктовально- пишущей машинки] их записывала. Однажды я засиделся за этой работой до поздней ночи, но не успел выполнить своей программы. Утром мне надо было сдать книги в библиотеку, как я обещал Библиотекарю, но у меня осталось одиннадцать стихотворений одного автора, которые я не успел задиктовать. За завтраком я обратился к Наде с просьбой — не продиктует ли она МУЗе эти стихи в мое отсутствие, пока я пойду в библиотеку, чтобы отнести те книги, которые мне уже не нужны. А эту книгу я отнесу после обеда.
Надя охотно согласилась, но добавила, что я могу отнести и ту книгу, где помещены эти одиннадцать стихотворений. Она прочтет их сейчас, запомнит и продиктует МУЗе.
— Ну что вы говорите, Надя! — возразил я. — Разве может Человек сразу, с бухты-барахты, запомнить одиннадцать длинных стихотворений!
— А вот увидите, — спокойно ответила девушка. Затем она быстро и, как мне показалось, даже не очень внимательно прочла намеченные мной стихи и вручила мне книгу. — Несите спокойно в библиотеку.
Я понес книги в библиотеку, но ту книгу я все-таки не сдал, отсрочив ее возвращение на день. Но каково же было мое удивление, когда, вернувшись, я нашел на своем столе одиннадцать стихотворений, которые МУЗА перепечатала в трех экземплярах! Вынув из портфеля несданную книгу, я сверил текст. И что же? Я не обнаружил ни единой ошибки! Надя за несколько минут запомнила трудный старинный текст и безошибочно продиктовала.
— Надя! Надя! — стал я ее звать и, не дозвавшись, выбежал из комнаты. Я застал ее в кухне, где она программировала ДИВЭРа к обеду.
— Надя! Я поражен вашей феноменальной памятью! — воскликнул я.
— Да, благодаря прибору брата память у меня хорошая, — с улыбкой ответила девушка. — У меня градация девяносто девять при стобалльной системе. Но мой брат говорит, что хвастать этим нечего: можно быть глупым Человеком и иметь отличную память. Когда я была у ОРФЕУСа, он дал мне только
