раздумывал, с чего начинать.
— Что с тобой такое? — спросил он, взглянув на Вольку. — Глаза красные, вид болезненный. Надо смерить температуру. Или ты, может быть, чего-нибудь натворил?
Волька задумался. Ему не очень хотелось говорить о том, что произошло. Но врать он не привык. Не то чтобы он был таким уж правдивым — просто жизнь его складывалась так, что врать ему не нужно было: ложь или правду он говорил, это не имело значения ни для него, ни для окружающих. Поэтому он всегда говорил правду — это проще. И теперь он рассказал Дождевому всю правду, Дождевой не удивился и не рассердился. Он удивлялся тому, что написано в книгах, а все остальное его не трогало.
— А из какой банки ты взял? — спокойно спросил он. — Ну-ка идем, покажи.
Они пришли в кладовушку, и Вольна показал ему эту банку.
— Этим коня не отравишь, — сказал Дождевой. — Коня могло пронести после этого — и весь результат. И тут вообще ядов нет, я их уже неделю как по списку сдал.
Когда они вернулись в свою комнатку, Дождевой сел на койку и достал из тумбочки большую бутылку, маленькую бутылку, большой стакан и маленький стаканчик. Затем он выпил и сказал Вольке:
— Конь умнее тебя. Пока он жив, он хочет жить, и cоваться в это дело — грех. Ведь вот если человек при смерти, то все равно смерть торопить нельзя, хоть он и мучается. Потому что пока человек жив, он еще людcкая единица и у него есть надежда. А если он помер, тут он уже ноль и никакой надежды у него нет. Понял?
В эту ночь Вольке ничего не снилось. И когда он проснулся, то не думал уже о Яське.
Через день, в воскресенье, забежала в лазарет Ирка.
— Ты сидишь здесь, ничего не знаешь, а на товарную станцию танки привезли, — с ходу сказала она Вольке. — Идем смотреть!
Они прошли через городок к товарной станции. На пустыре перед станцией толпился народ. Стоял товарный поезд, и на грузовых платформах, вровень с насыпным земляным дебаркадером, возвышались два танка. Около них суетились красноармейцы — при помощи бревен и троса они перекатывали их на дебаркадер. Танки стояли важные, спокойные, уверенные в своей необходимости.
Они снисходительно позволяли людям делать с ними что угодно, но чувствовалось, что они себе на уме.
Третий танк, уже сгруженный, стоял на пандусе дебаркадера, как бы весь наклонясь вперед. Он был очень хорошо виден. Он не походил на тот танк, который Волька видел на картинке, и не походил на те танки, которые Волька видел во сне. Нет, этот танк напоминал чем-то огромное пресс-папье. Он был выше и уже нынешних и выкрашен был не в защитный цвет, а в ярко-зеленый, как крыша церкви. И был он не сварной, а склепанный и весь был покрыт заклепками; казалось, будто ему холодно и у него выступила гусиная кожа.
И вдруг он обволокся дымом, задрожал, зашумел, и сошел с места по наклону, и развернулся, и вышел на кочковатый, неровный пустырь.
— Идет! Сам идет! — с радостным испугом закричал кто-то в толпе.
Танк шел, презирая неровности поля. Он ступал сам на себя, он сам вез свою дорогу — и сам ехал по ней.
— Вот это да! Вот это уже настоящий танк! — сказала Ирка. — И теперь каждый день мы будем смотреть на танки!
— Кто посмотрит, а кто и нет, — сказал Волька. — Завтра я уйду к цыганам.
