людей, которые имели дело с бумагами и в конторах чувствовали себя так же уверенно и твердо, как индеец в лесу. А ее покойный брат, по-видимому, с самого рождения тоже принадлежал к инопланетянам.
— Меня беспокоит только Уэсли, — сказал Дуайер.
Не собственная судьба, думала она, беспокоит этого человека, который не понимает, зачем должен существовать договор на бумаге, когда можно просто разделить все поровну, и который даже не имеет права стоять сейчас на этой отмытой добела палубе красивой яхты, где он трудился много лет.
— Пусть Уэсли вас не волнует, — сказала она. — Руди о нем позаботится.
— А может, Уэсли не захочет? — спросил Дуайер, делая очередной глоток. — Он мечтает быть таким, как его отец. Порой, когда смотришь на него, становится просто смешно — так он старается подражать походке отца, его речи, манерам. — Он отхлебнул побольше, вздохнул и продолжал: — По ночам, в море мы или в порту, они забирались в рубку и беседовали. Уэсли задавал вопросы, а Том не спеша, обстоятельно отвечал. Один раз я спросил у Тома, о чем они так подолгу беседуют. Том засмеялся: «Парень выспрашивает у меня про мою жизнь, а я рассказываю. Наверное, хочет наверстать те годы, когда некого было расспрашивать. Старается понять, что я собой представляю. Я тоже когда-то интересовался своим отцом, только вместо ответа получил пинок в зад». Из слов Тома, — сдержанно добавил Дуайер, — я понял, что между ним и вашим отцом большой любви не было, а?
— Пожалуй, — согласилась Гретхен. — Он был не очень ласковый человек, наш отец. И не умел любить. Если и была в нем любовь, то лишь к Рудольфу.
— Ох, уж эти семьи! — вздохнул Дуайер.
— Да, семьи, — повторила Гретхен.
— Я спросил у Тома, какие же вопросы задает ему Уэсли, — продолжал Дуайер. — «Обычные, — сказал мне Том. — Каким я был в детстве? Что представляли собой мои брат и сестра?» То есть вы и Руди. «Как я стал боксером, а потом матросом в торговом флоте? Когда впервые переспал с девицей? Что собой представляли другие женщины, с которыми я имел дело, в том числе и его чертова мамаша…» Я спросил у Тома, говорит ли он парню правду. «Только одну правду, — ответил Том. — Я современный отец. Рассказываю, откуда берутся дети, и все такое прочее». Он был не без юмора, наш Том.
— Могу себе представить, — усмехнулась Гретхен.
— «Скроешь правду — испортишь ребенка», — как-то сказал мне Том. Порой он вдруг говорил так, будто когда-то чему-то учился. Хотя на самом деле был человеком невежественным и к образованию относился с большим недоверием. Может, мне не следовало бы говорить вам об этом, — сумрачно добавил Дуайер, встряхивая остатки льда в стакане, — но он обычно приводил в пример вашего брата Руди. «Посмотри на Руди, — говорил он. — Он получил все образование, какое способен впитать в себя человеческий мозг, а чем кончил? Выжат как лимон, стал посмешищем в своем городе после того, что выкинула его пьяная жена, а теперь сидит и не знает, как провести остаток жизни».
— Я, пожалуй, выпью еще, — сказала Гретхен.
— Я тоже, — отозвался Дуайер. — Виски начинает мне нравиться. — Он взял у нее стакан и пошел на корму в кают-компанию.
Гретхен задумалась над услышанным. Оно больше говорило о самом Дуайере, чем о Томе или Уэсли. Вся его жизнь, по-видимому, была связана с Томом. Он, наверное, сумел бы слово в слово повторить все, что Том ему говорил с начала и до конца их знакомства. Будь Дуайер женщиной, можно было бы предположить, что он влюблен в Тома. Бедный Дуайер, ему, вероятно, суждено горевать больше всех. Судьба Уэсли, по правде говоря, ее не очень беспокоила. Когда она впервые поднялась на борт яхты, он показался ей здоровым юношей, умеющим себя прилично вести, и только. После смерти отца он замкнулся, искал уединения, а лицо у него сделалось непроницаемым. Руди позаботится о нем, сказала она Дуайеру. Но теперь она была не очень-то уверена, что Руди или кто-либо другой способен это сделать.
Вернулся Дуайер. Выпитое виски давало себя знать. Чуть кружилась голова, все заботы куда-то отодвинулись. Такое состояние куда приятней, чем те ощущения, которые владели ею в последнее время. Может, Джин со своими припрятанными бутылками не так уж и глупа. И Гретхен с наслаждением отпила из вновь наполненного стакана.
А вот Дуайер выглядел, наоборот, озабоченным. Он стоял, прислонившись к поручням, и, словно решая какую-то трудную проблему, возникшую перед ним в кают-компании, пока он наполнял стаканы, терзал нижнюю губу торчащими вперед зубами.
— Может, мне не следовало бы говорить это вам, миссис Берк…
— Просто Гретхен.
— Спасибо, мэм. Но мне кажется, что с вами можно быть откровенным. Руди — прекрасный человек. Я восхищаюсь им, в нашей ситуации лучшего друга не пожелаешь… но он не из тех, с кем можно поговорить. Поговорить по-настоящему. Вы меня понимаете?
— Да, — ответила она, — понимаю.
— Он прекрасный человек, как я уже сказал, — неловко продолжал Дуайер. Рот у него дергался. — Но он не такой, как Том.
— Не такой, — согласилась Гретхен.
— Уэсли говорил со мной. Он не желает иметь ничего общего с Руди. И с его женой. Что, принимая во внимание случившееся, вполне естественно для простого смертного, правда?
— Пожалуй, — подтвердила Гретхен. — Принимая во внимание случившееся.
— Если Руди начнет нажимать на парня — с самыми лучшими намерениями, не сомневаюсь, — будет беда. Большая беда. Трудно даже сказать, на что парень способен.
— Верно, — согласилась Гретхен. Раньше ей это и в голову не приходило, но, услышав слова Дуайера, она тотчас поняла, что он прав. — Но что можно сделать? Кейт ему не мать, да у нее и своих забот хватает. Остаетесь только вы.
— Я? — грустно усмехнулся Дуайер. — Я не знаю, где буду завтра. Единственное, в чем я разбираюсь, — это в судах. И потому на следующей неделе могу очутиться в Сингапуре. А через месяц — в Вальпараисо. Какой из меня отец…
— Что же вы предлагаете?
— Я внимательно наблюдал за вами, — сказал Дуайер, — хотя вы и проявили ко мне не больше интереса, чем к неодушевленному предмету…
— Перестаньте, Кролик, — смутилась Гретхен, потому что почти такая же мысль пришла ей в голову несколько минут назад.
— Я не обижаюсь на вас и не собираюсь делать из этого никаких выводов, мэм…
— Гретхен, — механически поправила она.
— Гретхен, — послушно повторил он. — Но после того, как все это случилось… И теперь, когда вы остались со мной и позволили мне трепать языком… Я увидел, что вы человек настоящий. Я не хочу сказать, что Руди не человек, — поспешно добавил Дуайер, — просто он не из тех, кого Уэсли считает людьми. А его жена… — Дуайер замолчал.
— Не будем говорить про его жену.
— Если бы вы подошли к Уэсли и прямо и честно сказали ему: «Поедем со мной», он бы согласился. Он понял бы, что вы такая женщина, которая может заменить ему мать.
Это что-то новое, подумала Гретхен: сыновья выбирают матерей. Неужели эволюция никогда не завершится?
— Вот меня-то уж никак нельзя считать образцовой матерью, — сухо сказала она. Мысль об ответственности за этого долговязого угрюмого подростка, унаследовавшего, конечно, необузданный нрав Тома, напугала ее. — Нет, Кролик, боюсь, из этого ничего не выйдет.
— А я-то надеялся, — сразу остыв, сказал Дуайер. — Уж очень мне не хотелось оставлять Уэсли без призора. Что бы он сам про себя ни думал, а по правде говоря, он еще совсем ребенок и один жить не может. Уэсли Джордаху суждено пережить еще немало треволнений.
Она не могла не улыбнуться слову «треволнений».
— Пинки Кимболл, механик с «Веги», — продолжал Дуайер, — тот самый, который встретил миссис Джордах с югославом в ночном баре, сказал мне, что Уэсли прямо преследует его. Просит помочь найти этого югослава… Я, может, ошибаюсь, но мне кажется, и Пинки со мной согласен, что Уэсли задумал отомстить за смерть отца.
