чем просто имя. Он был неким учреждением, божеством. Один видный методист[13] в свое время даже предположил, что «если бы апостол Павел жил в наши дни, то он бы знал средний результат Бейба Рата». Спортивные журналисты, имя которым легион, учредили настоящий культ Рата с великими жрецами, подобными Раньону, Ларднеру, Райсу и Брауну, усердно проповедавшим евангелие от Рата. Они называли его «Султаном удара», «Чародеем удара сильного», «Королем удара среднего», «Бегемотом среди великих» и конечно же «Бамбино». Он считался идолом американской молодежи и символом бейсбола во всем мире. Короче говоря, он занимал особое место в священном узком кружке знаменитостей.
Каждый день приносил новые почести и рождал преувеличенные истории о человеке, сделавшемся легендой своего времени, включая его «красивый жест», его так называемый «Called Shot» в мировой серии 1932-го, мгновение, которое никогда не получит полного объяснения, и Рат вносил свой вклад в сборники рекордов каждым взмахом своей биты, весом в 42 унции (1190 грамм). Болельщики наполняли стадионы для того, чтобы просто увидеть его, они освистывали своих питчеров, когда он выигрывал базу, охали и ахали при каждом его ударе. И раз за разом выбивая мяч с площадки и изгоняя из справочников один рекорд за другим, Бейб Рат сделался наиболее популярной спортивной знаменитостью Америки.
Дело в том, что век, носящий имена «Ревущих двадцатых» и «Золотого века спорта», почитал свои знаменитости. И никто не заставлял его реветь так, как делал Рат, человек, посвятивший себя национальному времяпрепровождению – «так, чтобы они повопили». В те дни, когда тяжелая лапа «сухого закона» придавила страну, Бейб каким-то образом ухитрялся проскальзывать между ее всеобъемлющих пальцев. И тем не менее, словно бы в плотно набитом шкафу его висело запасное тело, на следующий день он объявлялся на стадионе, сбрасывал пальто из верблюжьей шерсти и шляпу, влезал в полосатую форму «Нью-Йоркских Янки», прикрывая ей фигуру, которая в каталогах готового платья именуется «объемистой» (но тем не менее не слишком объемистую, чтобы помешать ему взять в десять раз больше баз, чем Лу Брок).
Рат впервые появился на сцене в 1914-м девятнадцатилетним левшой-питчером, выступавшим за «Бостонские Красные Носки». Но даже воспламеняя мир бейсбола своим пылающим быстрым мячом – настолько быстрым, что он позволил Рату к двадцатитрехлетнему возрасту победить в восьмидесяти играх (большего успеха в столь юном возрасте добивались лишь два питчера из удостоенных пребывания в Зале славы), он также осуществлял какую-то пиротехнику своей массивной битой, возглавив Американскую лигу с 11 круговыми пробежками в укороченном войной сезоне 1918 года. В 1919 году руководство «Бостона», поразмыслив, перевело юную звезду в аутфилдеры, при небольшом и нечастом питчинге. Многие, подобно Трису Спикеру, полагали, что подобное превращение было ошибкой. Спикер говорил: «Рат совершил серьезную ошибку, когда отказался от питчинга. Выступая раз в неделю, он мог продержаться достаточно долго и стать великой звездой».
Однако Рат взялся за работу, чтобы доказать, что его хулители ошибаются. И уже скоро эти безжалостные искатели, именуемые журналистами, обнаружили, что Рат поставил рекорд по круговым пробежкам – 29 за один сезон.
Внезапно круговые пробежки, удушенные стилем игры с украденной базой, сделавшимся популярным благодаря «Ориолес» на рубеже столетий, вдруг вырвались из своего кокона с мстительным пылом – милостью некоего Джорджа Германа «Бейба» Рата. И тут двое владельцев изменили весь ход развития игры. Января 3-го числа 1920-го Гарри Фрейзи из «Красных Носков», уроженец Тапиока-Сити, разорился после нескольких взорвавшихся на Бродвее бомб, и, нуждаясь в деньгах для постановки «Нет! Нет! Нанетт», продал Рата «Джейкобу Рупперту» и «Нью-Йоркским Янки» за 125000 долларов.
Рат и Нью-Йорк были созданы друг для друга, и оба были больше самой жизни, заимствуя название хвалебной песни Ирвинга Берлина[14] «Явился Рат» со своей длинной битой. Пришла и толпа. В 1920-м Бейб «набил», «наколотил», «вмазал» и «влупил» – как хотите, так и называйте, – рекордные 54 круговые пробежки, одну на каждые 11,8 подач, оставшиеся рекордными по сию пору. Один из запущенных им в облака мячей заставил кого-то из зрителей умереть от волнения, пока он наблюдал за полетом снаряда над «Поло Граундс». Каждый день рождал новые почести и преувеличенные повествования о Бейбе.
Продолжая совершать круговую пробежку за круговой пробежкой, увенчав процесс рекордными 60 в 1927-м, Рат сделался мифом на отведенных спорту страницах. Цитируя знаменитую строчку Джона Кирнана: «Был ли кто-нибудь равен Рату – начиная от 'старого кота' и кончая последней 'битой'?» И тот, кто когда-то видел его, ответит –
ДЖЕССИ ОУЭНС
То, что Джесси Оуэнс был осознанно избран судьбой на роль вершителя ее решений не только в мире легкой атлетики, но и в куда более обширном мире социальных отношений, поначалу было отнюдь не ясно. Сын алабамского испольщика, молодой Оуэнс был окрещен Дж. Си., следуя великой и священной южной традиции превращать два первых имени в инициалы. Когда его отец перебрался вместе с семьей в Кливленд, чтобы поступить на работу на сталелитейный завод, в первый же день его пребывания в начальной школе заботливая учительница задала юному Дж. Си. Оуэнсу следующий вопрос: «Как тебя зовут?» – «Дж. Си., мэм», – раздался ответ, произнесенный протяжным алабамским говорком. «Джесси?» – переспросила она, чтобы не ошибиться в имени нового ученика. «Да, мэм, Джесси», – согласился стремившийся угодить ученик. Так Дж. Си. Оуэнс сделался «Джесси».
Однако жизнь семейства Оуэнсов в Кливленде не стала легче, чем в Алабаме, особенно в годы депрессии, когда в обыкновенном семействе нередко не находилось двух никелевых монеток, чтобы, согласно пословице, потереть их друг о друга. «Мы не могли позволить себе никакого спортивного снаряжения, – вспоминал он многие годы спустя, – и нам оставалось только бегать». Имея немного других возможностей для сброса молодой энергии, юный Джесси «бегал, бегал и бегал».
К тринадцати годам Джесси уже выступал в официальных соревнованиях. Самый первый его забег оказался далеко не легендарным – бег на 40 ярдов он проиграл. «Я застрял в ямках», – так вспоминал он об этом событии, поскольку до изобретения стартовых колодок спринтеры вырывали в земле ямки для лучшего толчка на старте.
Но юный Джесси продолжал бегать, бегать и бегать. И овладевать техникой бега в такой мере, что теперь он отрывался от опоры с первым же шагом, нисколько не рискуя «снова застрять». Однако бег являлся всего лишь центральной точкой его многочисленных талантов. К постоянно удлиняющемуся перечню их он уже добавил прыжки в длину и высоту. В пятнадцать лет он пробегал 100 ярдов за 9,9 секунды, прыгал в высоту на 6 футов 2
В то время, когда места в колледжах еще не предоставлялись бесплатно – как каштаны в баре, Джесси не получал практически ничего. Единственной наградой за такие таланты послужило предложение, поступившее из расположенного поблизости Университета штата Огайо работать лифтером в ночную смену, с пяти утра до 12.30, в Стейт Оффис Билдинг, Колумбус, за 150 долларов в месяц – королевские деньги в те дни, когда на рузвельтовский никель[15] можно было купить себе пива, и еще существовала такая вещь, как бесплатный обед.
Но, поднимая и поднимая, опуская и опуская кабину ночного лифта, изучая ее стены, урывая, как придется, шесть часов сна, потому что занятия начинались в восемь утра, Джесси по-прежнему находил время и для своей первой любви: легкой атлетики. Он оказался под заботливой дланью тренера по имени Ларри Снайдер.
