я спросил Начитиму, почему мы так рано расположились на отдых и далеко ли от Каэнкукаджей — священных каменных львов. Он ответил, что Каэнкукаджи находятся неподалеку отсюда, но мы их увидим не раньше следующего утра, так как только на восходе солнца разрешается к ним подходить.
Мы спустились к ручью, а двое из нашего отряда остались наверху, у края каньона. До наступления темноты они должны были стоять на страже, потому что тэва опасались столкновения с навахами. Мы уселись на берегу ручья и достали из дорожных мешков лепешки из маиса, приготовленные для нас, охотников, женщинами пуэбло. Когда мы ели, раздался крик дикого индюка. Другой индюк ему ответил, а через несколько минут двенадцать индюков гуськом спустились по крутому склону к ручью. Вскоре два лося пришли на водопой и остановились в нескольких шагах от нас. Охотники молча следили за ними, а я шепнул Начитиме:
— Позволь мне убить лося.
Ничего не ответил он, только покачал головой и приложил палец к губам. Когда индюки и лоси напились и, выбравшись из каньона, скрылись из виду, Начитима сказал:
— Мы не стали бы их убивать, даже если бы умирали с голоду. Мы не смеем выпустить ни одной стрелы, ни одной пули, пока не дойдем до каменных львов. Таков древний обычай.
Настала ночь. Дозорные присоединились к нам, и мы быстро заснули. Начитима разбудил нас незадолго до рассвета. Мы умылись, поели, напились воды из ручья и последовали за нашим вождем. Он вывел нас из каньона на старую тропу, тянувшуюся с запада на восток. В течение многих веков люди ходили по этой тропе; грунт здесь был очень твердый. Теперь тропа напоминала узкую ложбинку, словно высеченную топором.
Мы двинулись на восток и через несколько минут вышли на круглую площадку, обнесенную оградой. Посреди площадки я увидел священных Каэнкукаджей — двух каменных львов. Высеченные из огромной каменной глыбы, они лежали друг подле друга на брюхе; головы их были обращены на восток, длинные тонкие хвосты вытянуты, лапы поджаты, словно звери приготовились к прыжку. Эти удивительные львы были созданы Хэвенди-Интова — Древними людьми, которые изваяли их из камня.
Мы расположились полукругом перед священными львами. Я подал Начитиме его мешок с молитвенными палочками и другими принадлежностями шамана. Начитима выступил вперед, бросил по щепотке муки на север, юг, восток и запад, потом достал красную краску и, как только взошло солнце, помазал краской головы обоих львов. После этого он обратился к ним с молитвой: просил их покровительствовать нашей охоте, чтобы женщинам и детям мы принесли много мяса для еды и шкур для одежды. Наконец он положил перед ними молитвенную палочку и вышел из-за ограды. Остальные охотники последовали за ним, но сначала каждый из них положил перед львами по одной палочке. Когда очередь дошла до меня я увидел, что таких палочек набралась целая груда. Приносили их сюда не только тэва, но и индейцы из пуэбло Кверис, Зунис и даже из дальнего Хопис. Все они мазали священных львов красной краской и просили у них помощи.
Когда мы отошли на сотню шагов от священной ограды, Начитима велел нам остановиться.
— Охотиться мы будем на восточном склоне горы Обсидиан и на просеке Узкий Перешеек, — сказал он. — Ты, Кутова, поведешь загонщиков на склон; оттуда гоните зверей к просеке, а уже наше дело — их убивать. Но дай нам время дойти до просеки и устроить прикрытие.
Кутова выбрал двадцать пять человек, и хотя никому не хотелось быть загонщиком, но все повиновались ему беспрекословно. Они пошли на север, а Начитима повел нас на северо-восток, вдоль глубокого каньона, к узкой просеке. Эта просека была как бы перешейком между двумя каньонами; к западу она расширялась, а к востоку суживалась. Дальше начинался крутой спуск в горную долину.
Было около полудня, когда мы дошли до перешейка. Начитима велел охотникам рассыпаться по просеке. Сам он расположился по одну сторону тропы, проложенной зверями с севера, а мне приказал занять место по другую сторону. Быстро приготовили мы прикрытия — плетни из еловых веток, и каждый охотник спрятался за плетнем. Мы достали луки и стрелы и стали ждать. У Начитимы и еще у нескольких охотников были также и ружья, но пользоваться ими они не хотели, так как звери, испуганные громкими выстрелами, могли повернуть назад и прорваться сквозь линию загонщиков. Загонщики должны были стрелять, чтобы испуганные звери побежали к просеке.
Вскоре после того как наши плетни были готовы, далеко на западе раздался выстрел, за ним последовал второй, третей, и мы поняли, что охота началась. Затем спустилась тишина, а через несколько минут снова загремели выстрелы, на этот раз значительно ближе. Загонщики поднимались по склону горы к просеке. Кустов поблизости не было, и мы издалека могли разглядеть приближающихся зверей. Первыми показались два койота, рысью бежавшие по пыльной тропе, по обеим сторонам которой Начитима и я поставили наши плетни. Поравнявшись с нами, они почуяли наш запах, потянули носом воздух и рванулись вперед. Через секунду они скрылись из виду.
Показались два лося. Они бежали по тропе к северу от нас. Когда они пробегали мимо плетней, за которыми притаились охотники, мы услышали, как зазвенела тетива. Животные рванулись вперед, подпрыгнули и упали. Потом на нашу тропу вышли три оленя. Начитима стрелял в вожака, а я по его приказанию пустил стрелу во второго оленя. Наши прикрытия находились в двух шагах от тропы, и мне казалось, что промаха быть не может. Двух оленей мы уложили, третий убежал. Горный лев, делая огромные прыжки, промчался мимо. За ним бежало стадо оленей и лосей, показались дикие индюки. Мы стреляли в животных, когда они пробегали мимо наших плетней. Наконец все стихло, и на просеку вышли загонщики: охота была окончена. Мы выбежали из-за плетней и бросились к убитым животным.
Сосчитав оставшиеся у меня стрелы, я увидел, что стрелял четырнадцать раз. Внимательно осмотрел я животных, убитых на нашей тропе, и нашел только три стрелы с моими отметками. Я убил двух оленей и одного лося, а из семи стрел, выпущенных Начитимой, шесть попали в цель. Значит я был слишком взволнован, чтобы внимательно прицеливаться. Смущенно рассказал я Начитиме о своей неудаче, но он меня успокоил, сказав, что для первого раза я стрелял неплохо.
В тот день мы убили больше сотни оленей и лосей. Работы было много: мы сдирали шкуры с животных и туши разрубали на части. Вскоре пришли к нам женщины из пуэбло и, как заранее было условленно, привели лошадей, чтобы отвезти домой нашу добычу. Загонщики вернулись на склон горы за убитыми животными. Ждали мы их довольно долго, но никто не спешил домой. Женщины болтали, смеялись и пели, мужчины вспоминали все события этого дня, и все в один голос хвалили Начитиму. Патуабу поступил разумно, назначив Начитиму новым Самайо Оджки: давно уже не было такой удачной охоты.
В пуэбло мы вернулись только к полудню следующего дня, так как много времени ушло на то, чтобы переправить туши на плотах через реку. Все охотники отдали часть своей добычи тем, кто оставался охранять пуэбло, а Начитима лучшие куски мяса отложил для Тэтиа и послал к нему моего брата. Одинокий Утес вернулся через несколько минут. Он был очень испуган: Тэтиа крикнул ему, что не примет ни куска мяса, так как животные убиты навахами или теми, кто покровительствует навахам.
— Ну, что ж, — сказал Начитима, — все знают, что я всегда старался жить в дружбе с Тэтиа. Но больше я никогда не буду звать его на охоту.
Так как Кутова, стоявший во главе загонщиков, был слишком занят и не успел убить ни одного зверя, то и мы и другие охотники отдали ему часть нашей добычи, а я подарил Чоромане шкуру убитого мной лося. Она очень обрадовалась и сказала, что давно хотела иметь такую шкуру. Она выдубит ее и сошьет себе прекрасные новенькие мокасины, а из оставшегося куска сделает что-нибудь и для меня.
Спустя несколько дней, когда она дубила кожу — вымачивала ее в отваре из дубовой коры, к ней подошел Огота и спросил, кто убил этого лося. Услышав ее ответ, он очень рассердился.
— Выброси ее сейчас же! — крикнул он. — Ты не должна брать подарки от этой собаки наваха! Смотри, как бы не попасть тебе в беду! Дай мне шкуру, я ее сожгу.
— Он не собака! Он был навахом, но теперь он — тэва, — ответила она. — И хороший охотник. Хороший и добрый! Эту шкуру я выдублю, она будет мягкой и белой, я сделаю из нее мокасины.
— Нет, я тебе не позволю! — закричал он.
В это время я стоял на крыше перед нашим домом и прислушивался к разговору. Слова Оготы привели меня в бешенство, и, не владея собой, я крикнул ему:
— Как ты смеешь отнимать шкуру, когда ты сам ничего не можешь дать взамен, потому что до сих пор не убил ни одного зверя?
