Отбираю у парнишки полотенце, разворачиваю на 180, толкаю к двери.
— Все, выметайся. Мне в магазин успеть надо.
В лифте Юра пускает пробный шар.
— Галя, сейчас я на три дня уезжаю. А что вы делаете э… в субботу вечером?
— Не знаю, Юра. Ничего не знаю. Чао!
Почти весь день на кастет потратил. Сначала хотел модель из дерева вырезать, но возни много. Вырезал из пенопласта. Это даже лучше. Пенопласт мягкий, если сжать посильнее, форму по руке принимает. Детальки склеил клеем ПВА. Лезвием бритвы подрезал шершавинки — кастет получился загляденье! Как раз по моему кулачку.
Обмазал модель маргарином, развел гипс, изготовил форму. В большой консервной банке расплавил на газу свинец, залил. Первую отливку испортил. Маргарин выгорать начал, в отливке пузыри и каверны образовались. Вторая отливка получилась — что надо. Спилил леток, соскоблил ножом неровности. Шедевр! Сам на руку просится. На мою руку! Костяшки прикрыты, каждый палец в своей канавке. Кто другой мой кастет просто надеть не сможет. Разве что пятиклассник.
Посмотрел я на это великолепие, вздохнул и заново все начал. Слишком громоздкая вещь получилась. Только в сумочке носить. А сумочку как раз первую вырвать могут. Хотя с другой стороны, сумочка на длинном ремне с кастетом внутри — сама по себе неплохое оружие.
Отлил второй кастет. Обычная плоская свинчатка с четырьмя дырками для пальцев. Никакой эстетики, никаких архитектурных излишеств. Простая челюстедробилка. Приятных эмоций не вызывает, но дает чувство уверенности в наше неспокойное время. В карман ложится — как будто карман специально под нее сшит.
А теперь предстоит самое неприятное. Дальше откладывать нельзя. Нужно выяснить, что же со мной случилось. Может, проводить в последний путь. Если получится, выдам себя за собственную подружку, организую похороны по своему вкусу. Вещи друзьям раздам, что-то из мелочей себе возьму. Друзей убедить несложно будет. Детали собственной биографии пока не забыл.
Пытаюсь убедить себя, что все правильно, но чувство премерзкое. И с каждым шагом все больше тянет повернуть назад. Вот сейчас поднимусь на свой этаж, а квартира опечатана. Что делать? В милицию идти? А почему бы и нет? Там только рады будут похороны на кого-то спихнуть.
А когда до парадной остается несколько шагов, в моих окнах вспыхивает свет. Ноги сами собой меняют курс и несут к парадной соседнего дома. Поднимаюсь на пятый этаж, сажусь на подоконник. Джеймс Бонд в юбке.
По квартире хожу я. Прежний. Ставлю чайник на газ, включаю телевизор, что-то ищу на книжной полке.
А я, который Галина Ломова, тихо рыдает, сидя на подоконнике. Не было смерти, не было реинкарнации. Мое сознание каким-то таинственным образом раздвоилось и вытеснило сознание Галины Ломовой. Назад пути нет. Тело занято, я в том теле лишний. Лишняя. Надо привыкать к новому полу.
Плетусь домой как побитая собачонка. Не помню, как раздеваюсь, и третью ночь подряд мочу подушку слезами.
Случалось ли такое с кем раньше? Может, не один я такой? Одна такая — так теперь надо называть. А кто сознается? Я хочу сознаться? Да под пыткой не расколюсь. Если найду других пострадавших, ведь помогут. Только как найти? Чем они от обычных людей должны отличаться? Да тем, что резко изменили образ жизни и профессию. Или на какое-то время в психушку сыграли. Нет, с теми, кто в психушку сыграл, лучше не связываться. А как я узнаю адреса тех, кто профессию сменил? Что я — отдел кадров? А если ошибусь? Нормальному раскроюсь? Инженеру, который ради заработка в токари пошел? Тут как раз в психушку и угожу.
Есть один человек, который меня не выдаст! Я сам! Сергей Варанов. Работающий, неженатый, с жилплощадью. Никто не удивится, если в квартиру к тридцатилетнему парню зачастит двадцатисемилетняя девушка, которая выглядит на двадцать пять.
А сам себе я помогу. Только бы убедить себя, что раздвоился. И опасаться самого себя не надо. В койку не потащу. Не тот характер. Будет время подумать. Вдвоем подумаем. Не брошу же я сам себя в беде.
Дождь барабанит по подоконнику. Мускулы ноют. Весь плечевой пояс. Пресс тоже ноет. Или внутри? С этим бабским организмом сам черт не разберется. Готовить надо… Если я замуж выйду — это мне на двоих готовить придется? Тоска…
Заставляю себя встать и, стеная в голос, машу гантельками. Надо было четырехкилограммовые брать. Жадность губит.
Мою посуду, скопившуюся в раковине, чищу картошку, варю кастрюлю супа. Самую большую из тех, что в холодильник влезают. Чтоб — на неделю. Но это я время тяну. Пора идти с собой знакомиться, но страшно очень. Вот и выдумываю занятия. Комнату убрать, пол подмести…
Хватит! Пора. Натягиваю плащ и выхожу под дождик. Мелкий, противный, осенний дождик.
А этого гада нет дома. Долго-долго звоню в дверь, потом занимаю наблюдательный пункт в парадной напротив. Рано или поздно он вернется.
Вечереет. Неужели он уехал? Не должен. Дело есть. Из-за которого и взял два отпуска подряд. Блин! Об этом деле я забыл. Это дело мне не в масть. Просто трудно придумать что-либо хуже. Авось не успел…
В моих окнах зажигается свет. Потом — на кухне. Так он дома был! Дверь не хотел открывать. Шакал я паршивый! А если я не один там?
Бегу по ступенькам на пятый этаж. Занимаю наблюдательный пункт. И как раз в этот момент свет гаснет. Пока соображаю, что делать, он выходит из подъезда. С моей коробкой в руках…
Проходя мимо мусорного контейнера, небрежно бросает ее. Мою коллекцию! Которую я двадцать лет собирал!
Скатываюсь с лестницы, вытаскиваю коробку, стираю рукавом капли дождя. Моих женщин — в помойку. Небрежным жестом! Да что же это!
Дождь бьет в лицо, смывает слезы. В груди пусто и холодно. Если он выбросил моих женщин, значит в нем не осталось ничего от меня! Я весь перешел в это тело. А там — пустая оболочка. Зомби ходячий!
А может, что-то и осталось. Я же не могу узнать, все о себе помню, или нет. Но главного не осталось. Главного, что делало меня мной, в нем больше нет.
Было такое в литературе. Разделяется человек на две половинки. В одной — хорошее, в другой — плохое. А какая мне досталась? Он мне дверь не хотел открывать — это как? Нет, у нас с ним другой случай. У нас разделение на мужское и женское начало. Это лучше или хуже?
Дома стаскиваю мокрый плащ, вешаю на плечики над ванной. Джинсовый костюмчик тоже промок. Переодеваюсь в спортивный. Расчесываю мокрые волосы, принимаю пятьдесят грамм водки для согрева и открываю коробку.
Вот они — мои женщины. Вырезки, открытки, фотографии. Самые-самые. Вот девушка с дельфином. Маска сдвинута на лоб, радостная улыбка в тридцать два зуба — и ответная улыбка дельфина. Изумрудная, прозрачная вода.
А вот реклама велосипеда. Эта девушка, видимо, никогда не ездила на спортивном велосипеде. Нужно переключить скорость, и фотограф поймал в кадр ее озабоченную физиономию.
Гимнастка перед прыжком. Она уже вся там, в полете. Не видит и не слышит ничего вокруг. Самый первый, еще медленный шаг разбега.
А вот стайка девушек на пляже. Огромный красно-синий мяч, а из одежды на них — только ленточки, которые волосы удерживают.
ХарАктерный танец. Она молода, ослепительна, в ярко-красном платье. Партнер пожилой, в строгом коричневом костюме.
Каждая из моих женщин в чем-то особенная. Самая-самая. Такая, что увидишь мельком на улице — и обязательно обернешься. А может, такими их сделал фотограф. Какая разница? Но выбрасывать-то их
